Минуты убегали. Телефон молчал. Слезы меня душили.
– Предатель! – шептала я. – Чужого ребенка любит, а родного приговорил!
Как побитая я вернулась в палату. Мамочек не было. Они выгуливали животики в посещаемой части коридора, совмещая прогулку с утренним свиданием. Я села на кровати и громко в пустоту сказала:
– Главное – себя не предать, Андрей Константинович! Предав любимую, как вы говорили собственным же языком, женщину и предав родного ребенка, вы предали себя. Как вы будете жить дальше? И зачем?
И все мое нутро всколыхнулось от собственной экспрессии.
Вошла медсестра, протянула оранжевый квадрат клеенки, попросила облачиться в ночную рубашку. Я запаниковала. В голове постоянно крутились строчки стишка, которые я прочла у кабинета гинеколога.
Остановись! Пусть он увидит солнце,
Услышит шум весеннего дождя,
Пусть по ночам, счастливым и бессонным,
Глядит на звезды, глаз не отводя.
Тебе легко не дать ему родиться,
Тебя не станут за руку держать.
А он не сможет даже защититься,
От палача не сможет убежать.
А может быть, никто другой, а этот,
Что, доверяя маме, мирно спит,
Вдруг станет президентом иль поэтом,
И вся страна о нем заговорит.
Как заведенная я повторяла “усыновленные” в памяти строки снова и снова. От каждого звонка мое сердце екало, подпрыгивало, как зверек в клетке, ожидающий свободы. Я все еще не хотела верить, что письмо, дошедшее до адресата, обогнуло его сердце…
Глава 26
Белая операционная слепила стерильной холодной безжизненностью. Врачи уже надели маски и взирали на меня с нетерпением, ожидая, когда я заберусь на кресло. Я спустила с плеч халат и отрешенно продолжала стоять на месте.
– Вешайте халатик и ложитесь, – произнесли губы под белой маской.
Я обернулась назад. Как собака, потерявшая хозяина, вглядывалась через полуоткрытую дверь вдаль коридора. Мой жалобный взгляд поняли по-своему: поспешили дверь закрыть. Все.
Я поплелась к креслу. Хмурость за окном рассеялась, заголубилась. Навстречу мне по кафельному полу потекла дорожка оконного солнца, словно живая вода по белой пустыне. Она обогнула тень кресла, заслонившего левый угол окна и залучезарилась … девяткой, похожая на озерцо с притоком или на первую единошансовую стадию жизни. И это солнечное озерцо было так похоже на знак! Девять – колыбель жизни: девятого числа произошло зачатие моего ребенка, месяц будущего рождения – о, чудо! – тоже девятый. А самое важное – ровно за девять месяцев происходит сотворение настоящего чуда, истинной ценности человечества – новая жизнь.
А что значит числа один и два в моей судьбе? То же, что и в судьбе каждого человека и всего человечества в целом. Один – это жизнь. Она многолика и единственна, но сущность ее – в единичности, вспыхивающей однажды между двумя вечностями. Два – это единственное и неповторимое условие для возникновения жизни: два пола, между которыми однажды происходит соединение (что, кстати, означает два в одно) и реакция. Реакция носит название Любовь.
Что же я делаю? Разве я сама не отрекаюсь трусливо от груза сокровищ? Кому я мщу, убивая ребенка, которого так хотела? И от каких проблем избавляюсь с помощью убийства? Разве не мне дана возможность сотворить главное чудо? Разве не в этом смысл моей волшебности и просто женской сущности?
Прощай, паутина обстоятельств. Здравствуй, новая жизнь!
Я сообщила тетушке, тетушка – маме, что я совершила побег. Моя душа успокоилась, потому что я лишила себя выбора. Назад дороги не было.
Иногда я еще плакала, когда на сердце, в том месте, где раньше пульсировала любовь, воспалялась оставшаяся рана. Но изо всех сил все же старалась не разбавлять мирный сон младенца даже каплей горечи. А однажды я столкнулась с Монстром в банке. Он сделал вид, что не заметил меня и беспричинно потоптался на месте, чтобы не выйти одновременно со мной. Весь день я мучилась вопросом, как может мужчина дальше жить, завтракать, обедать, ужинать, читать газеты, смотреть телевизор, улыбаться, бросив беременную женщину, и быть в ладу с собой, подленько струсив? А потом ругала себя за то, что погружалась в бессмысленные раздумья. Но как бы я ни старалась уберечь НАС от стрессов, последние так и норовили пробраться в нашу жизнь.
Завтра позвонил муж и как-то опасно спокойно сообщил, что
только что по рабочему телефону
с ним связалась бывшая супруга
небезызвестного Андрея Константиновича
и поведала о том, что Наталья Романовна (то есть я) изволит спать с ее бывшим мужем.
Не буду передавать свое состояние. Ясно без слов. Я немедленно прикинулась до нельзя удивленной, выразила сто пятнадцать степеней возмущения, вспотела, продрогла, дышала с перерывами, уворачивалась от явного как могла. Зачем я это делала, если через пару месяцев все станет известным и доказанным, объяснить себе не могла. Видимо, по старой привычке несения долга и из-за желания не наживать врагов в теперешнем положении. Страх оказался сильнее разумного подхода. Муж сначала мне поверил, потому что верить хотел, но на следующий день его хрупкая вера рухнула. Бывшая супруга Монстра продолжала звонить и посвящать его в подробности нашей уже не тайной связи. Зачем пятидесятилетней женщине понадобилось изводить меня, если Монстр связал жизнь с другой, было непонятно, пока мои уши не поймали слух, вполне способный содержать долю правды. Вероятно, таким образом несчастная женщина, жаждущая мести за разоренную личную жизнь, хотела столкнуть лбами мужа-обидчика и уязвленного ревностью мужчину. Мужчину при погонах и имеющего доступ к оружию.
Меня затопило ощущение полного одиночества и беззащитности, словно я оказалась окруженной стаей волков. У моего будущего ребенка были уже три врага. Я сделала вывод, что отверженная женщина – супруга Главы – так же неразборчива в поступках, как и его дочь. Мне рисовались страшные картины гонений. Я, убегающая с коляской, спасаюсь от рукоприкладства; сыплются разбитые камнем стекла в моем доме; пьяный муж обезумело колотится в дверь, пугая малыша и так далее.
Муж замуровал мою жизнь в угрозы, травлю, вынужденность постоянно прятаться. Я подала заявление на развод. Он буянил и изводил меня еще долго, но больше я не прибегала ни к каким оправданиям и отрицаниям, поскольку стала свободным, никому не обязанным человеком. Я сделала свой выбоА через неделю…я стояла на крыше девятиэтажного дома. Было часов одиннадцать вечера. Как я сюда попала, почти не помню. Дорогой мой Читатель, друг мой, как донести до тебя невыносимое, непомерное чувство несправедливости, которое разрывало меня в тот вечер? Казалось, что оно не помещается ни в груди, ни в стенах квартиры, не рассеивается даже на улице.
