Много времени уходило на балансировку, сложно подобрать заряды равные до унии, если один больше, а другой меньше – эффекта не будет. И при этом достаточно стабильные, чтобы не распасться раньше времени. Сделать разделитель гораздо проще. Свое устройство Эрнандо немного доработал, встроил гироскоп. Как только машина тронется и колесо совершит полный оборот, разделитель начнет разрушаться, заряды соприкоснутся и – БУМ! Аннигиляция. Гарсия будет уничтожен на всех уровнях бытия, и даже осколка его гнилой душонки не останется в Либриуме. Эрнандо точно высчитал радиус действия своего прибора – всего три фута. Никаких лишних жертв быть не должно.
– Если бы ты не забрал анигиллятор, Гарсия сегодня прекратил бы свое существование.
– Ты ведь знаешь, что Орден делает с теми, кто незаконно создал аннигилятор?
– Да, – кивнул Эрнандо. – Меня самого аннигилируют. Но я должен был рискнуть, понимаешь? Уже не важно, что стало бы со мной. Я должен был отомстить за Мигеля.
– Обещай мне больше не делать ничего подобного, – потребовал Алехандро тоном, не терпящим возражений.
Эрнандо не успел ответить.
Из-за угла вышли бритоголовые бойцы Гарсии в кожаных куртках и направились к ним.
– Родригес, – гаркнул боец. – Пойдешь с нами. Босс хочет тебя видеть.
– Меня? – Эрнандо дрогнул, в ужасе от мысли, что навлек на семью беду.
– Нет, идиот! На кой дьявол ему сдалась твоя сморщенная рожа? Младший.
– Сейчас? – Алехандро встал к ним лицом, загородив спиной отца.
– Нет, на новый год. Сейчас, конечно, кретин. Пошевеливайся.
Рука бандидо легла на арбалет. Алехандро за спиной быстро передал аннигилятор отцу и не оглядываясь, зашагал вместе с бойцами Гарсии.
***
Пока в "Белом олеандре" гости танцевали под благородную классику, "Цветущий кактус" поражал смелыми ритмами уличной музыки. Песенки, воспевающие бандитскую романтику, простые и потому до боли понятные любому, трогали душу соколов и бойцов картеля, их ветреных подружек и парней с ранчо и плантаций. Простые работяги смотрели на бандидо с завистью, мечтая о той силе и статусе, которыми, по их мнению, обладали люди Гарсии.
Сегодня в "Цветущем кактусе" выступал Лиебре Мало – асконский исполнитель уличной музыки. Он так быстро читал речитатив, что порой разобрать слова было сложно, мало кто мог сравниться с ним в скорости. Но Мало любили не только за мастерство, но и за дерзкие и пронизанные особой бандитской философией тексты.
Женскую партию пела подружка Лопеса, Канарио* (канарейка). Настоящее свое имя она не называла никому, требуя чтобы к ней обращались именно так. Канарио обладала хорошим голосом и аппетитными формами, но ей было далеко до славы Эленоры, которая когда-то была знаменитостью в Рехоне и бросила все в один миг ради Фернандо Гарсии. С тех пор Эленора ни разу на вышла на сцену. Говорят, она поет иногда на закрытых вечеринках Дона, но кроме приближенных Гарсии больше никто не удостаивается чести слышать ее чарующее пение.
Марио Лоренсо смотрел из темного зала на освещенную ярким желтым лучом сцену и думал, что если бы отец застал его здесь сейчас, просто сошел бы с ума от ярости. Этот небольшой бунт заставлял сердце стучать быстрее и Марио ощущал приятное покалывание в кончиках пальцев. Может быть от алкоголя или дыма травы забвения, повисшего в воздухе душного кабачка. А может быть от чувства, что он вновь решился на что-то запретное и предосудительное.
Сын мэра часто бывал в "Цветущем кактусе". Только здесь его знали под именем Марсио и считали отпрыском нелюдимого овцевода Рамоса. Парню нравилось называть себя Марсио – разница всего в одной букве, а какой разный смысл у имен! Марио – так звала его мама, уроженка Порто Андориньо, с детства влюбленная в море. В этом имени мягкость воды – таким и ощущал себя Марио в обычной жизни. Мягким, уступчивым, способным принять любую форму, которую укажет ему отец. Другое дело – Марсио. Похоже на одно из имен Герреро, принятых в Таре, где находится его великая Арена. Место, куда мечтают попасть после смерти достойнейшие из воинов. Марсио двигался решительнее, говорил жестче, ощущал себя сильным и независимым. Но дело было не только в имени.
Бернардо Лоренсо никогда не придавал значения небольшому дару искусника, который проснулся у его сына в шесть лет. Считал это все глупостью и бесполезным баловством. И ругал маленького Марио, когда тот приходил к нему с густой рыжей бородой на лице или окруженный порхающими птичками. С тех пор Марио никогда не показывал при отце свои "дурацкие фокусы". Когда Бернардо наконец нанял учителя, чтобы развивать дар сына, спохватившись, что иначе его наследника могут отнести к свободному сословию, ничего не вышло. Марио так привык прятать свои способности, что не сумел преодолеть страх и открыться взрослому человеку.
Так обучение мастерству провалилось, как и уроки фехтования, которые Марио ненавидел всей душой. Отец презрительно бросал ему: "свободное сословие", возмущенный тем, что сыну не удалось стать ни искусником, ни человеком Меча. У самого мэра был слабый дар искусника, заключавшийся в ораторском мастерстве. Он умел расположить к себе, привлечь внимание, вызвать доверие. Идеальные качества для политика. Бернардо Лоренсо прикладывал массу усилий чтобы нравиться людям, всем кроме сына. Спроси его, что думает о нем Марио – даже не поймет, рассмеется. Кому какое дело до мыслей этого недотепы!
Марио совсем иначе относился к своему дару. Иллюзии дарили ему свободу, он всегда мог сотворить иллюзорный мир, и быть там кем угодно. Закрывшись в комнате, Марио создавал себе то доспехи рыцаря, то плащ торреро, то превращал деревянный пол в бурлящую лаву или беспокойные морские волны. Иногда он пугал своими проделками старую экономку Дельфину, заставив ее подумать что молоко убежало или огромная летучая мышь пронеслась по комнате. Однажды обратил школьного задиру в бегство, показав ему огромную чупакабру.
Но пренебрежительное отношение отца к магии иллюзий никогда не расстраивало Марио так сильно, как запрет на танцы.
Когда мальчику исполнилось двенадцать, отец приказал прекратить посещать уроки танцев, которые Марио так обожал и велел сыну "выбросить из головы эту чушь, потому что его сын должен стать новым мэром , а не дрыгать ногами, как шут".
Это был первый раз, когда Марио решился ослушаться отца. Перечить впрямую он не посмел бы. Но стал тайком приходить после уроков в танцевальный класс синьора Сенсийо. Единственное место, где он ощущал себя дома. Большой и строгий особняк мэра Лоренсо был для Марио золотой клеткой. Он не чувствовал себя хозяином даже собственной комнаты, всю обстановку которой с такой тщательностью выбирал отец, не позволяя Марио добавить туда ничего "легкомысленного". А в танцевальном классе светло, словно на сцене. Кругом зеркала, в которых отражается настоящий Марио. Здесь его понимали, поддерживали, направляли и никто не говорил ему, что он – бездарь и разочарование.
Карманных денег вполне хватало, чтобы оплачивать обучение. Марио отказывал себе в развлечениях, покупке сладостей или игрушек ради одной единственной мечты – танцевать.
