Мельник засмеялся глухо, как будто закашлялся.
– А кто ж ты есть? Сам в дом к ней пришел. Да ничего, Берта стряпуха знатная, голодать не будешь.
– Так вы из меня решили раба сделать? – разозлился Ланс и погрозил кулаком кружащей над ним вороне. – Не выйдет! Можете меня не выпускать, но и работать не заставите. Эксплуататоры! – вспомнил он Роксбриджский курс философии.
Мельник снова засмеялся, повертел головой:
– Ишь ты! Ученый, какие слова знаешь.
Ланс сел на бревно, демонстративно сложил на груди руки:
– С места не двинусь.
– Видела, Берта, строптивый какой? – спросил кружившую над ними ворону мельник.
– Кар-р! – возмущенно проорала Берта и уселась в пяти шагах от Ланса.
– И как ты собираешься его заставить работать? Будешь голодом морить? Гляди тощий какой. Помрет ведь.
– Кар! Кар! Кар!
– И что тебе проку?
– Кар-р-р?
– Я его у тебя выкуплю. Мешок муки. Согласна?
– Кар-р! – презрительно отозвалась ворона.
– Ладно, два.
Ворона повертела головой, глядя то на Ланса, то на мельника. Остальные птицы расселись на ветках ближайших деревьев, на крыше мельницы и жадно ловили каждое слово. Берта сделала осторожный шажок к Лансу.
– И еще сахару, – мельник держал на ладони большой оплывший кусок сахара.
Это решило дело. С сожалением взглянув на Ланса, тетка Берта взлетела, схватила кусок сахара с ладони мельника и медленно полетела к своему дому.
Ланс продолжал сидеть неподвижно.
– Чего сидишь? Пойдем, выкуп за тебя Берте отвезем.
– Я вам не вещь, чтоб мной распоряжаться. С чего ты решил, что я стану теперь твоим рабом?
В груди у Ланса все кипело от злости. Он думал, что может сейчас сжечь всю деревню дотла. На миг эта мысль показалась ему чрезвычайно привлекательной. Что-то темное и очень сильное глянуло со дна его души. Перед лицом Ланса пронеслась небольшая пичужка. Нет, нельзя. Здесь ведь есть дети. Они-то ни в чем не виноваты.
Мельник пожал плечами и пошел в амбар, добротную деревянную постройку под крышей из свежей дранки. Вообще вся мельница производила впечатление надежности, достатка.
Но Ланса сейчас не занимала хозяйственность мельника. Он всё сидел на бревне, не желая двигаться с места, и старался утихомирить бушующее в груди пламя. Вскоре мельник выкатил из амбара тележку, груженую обещанной тетке Вороне мукой и покатил ее в сторону деревни. Потом он вернулся, и коротко взглянув на парня, прошел в дом. Ланс посидел еще немного и понял – никто его просто так не отпустит. Придется придумывать какой-то способ выбраться, а сейчас лучше пойти за мельником, старым Урсом, последним из рода филинов, единственным жителем деревни, кто оставался человеком днем.
Жизнь на мельнице Лансу могла бы даже понравиться, окажись он тут по собственной воле. Конечно, приходилось ворочать тяжелые мешки с мукой, но на это Ланс не жаловался. В его худом, но жилистом теле жила порывистая сила, неожиданная даже для него самого. Он быстро втянулся и старый Урс не мог нарадоваться понятливости Ланса. Очень скоро Ланс понял, что ощущает себя здесь не слугой, а скорее учеником. Мельник много говорил с ним, радуясь первому за многие годы собеседнику-человеку. Он рассказывал о Лесах такое, чего не могли знать рейнджеры – взгляд не только человека, но и зверя. От него Ланс узнал, что в птичьем облике человеческий разум отступает и звериное начало главенствует. Сначала – инстинкты, потом – разум. Ланс вспомнил Олли. В его воспоминаниях было много человеческих понятий, но образ мыслей разительно отличался от людского. Вероятно, и с другими оборотнями дело обстояло так же, но Урс не стал говорить об этом, хотя проговорился – они знаются с вервольфами.
Но, не смотря на это подобие дружбы, Ланс все сильнее хотел покинуть Птичью Слободку. Злость на ее обитателей часто вызывала в нем вспышки ненависти и все труднее было сдерживать рвущийся наружу огонь.
Если немного ослабить контроль – он вспыхнет, и тогда сгорит и мельница, и, возможно, вся деревня. Стоило об этом подумать, как его пальцы запылали. Он пытался удержать пламя, до крови закусил губу. Теперь пылали уже ладони, огонь бежал вверх, ему казалось, что у него в жилах вместо крови течет пламя. Скорее к воде!
Не чувствуя холода, Ланс стоял в мельничной запруде, погрузившись по грудь и боялся выйти на берег. Багровая пелена застилала глаза, в ушах трещало… Если не дать этому выхода, он выгорит изнутри, ему было больно, ужасно больно! Не в силах больше выносить эту муку, Ланс вскинул руку и закричал. Пламя ударило в небо узкой оранжевой струей.
С испуганным писком шарахнулись в сторону вездесущие воробьи и голуби, тревожно закричали чайки, истошно заорали вороны. Волна ликующей радости захлестнула его сердце, то, что пряталось на самом дне его существа, что он боялся признать в себе, взяло верх, вело его, обещало освобождение. Нужно только отбросить ненужную шелуху сочувствия, милосердия, этих глупых условностей. Прав тот, у кого сила. А сила здесь у него, у Ланса Сварта, человека, в чьих жилах течет огонь!
Ланс сам не заметил, как оказался на берегу, ноги несли его вперед к деревне. Пламя, послушное его воле, каплями стекало с руки, падало на землю, оставляя черные подпалины на мокрой после дождя траве. Сейчас он расквитается с ними. Он отпустит на свободу свой огонь и все, кто пытался удержать его в клетке, пожалеют.
– Дар-р-рмовщина!
Черно-белая молния упала ему на плечо. В лицо глянул любопытный черный глаз.
– Дур-рак! – прокричал сорок и цапнул Ланса за ухо.
Первый порыв гнева, что кто-то посмел остановить его, нахлынул горячей волной, но Олли не испугался, а цапнул ухо еще раз, и это неожиданно отрезвило Ланса. Что он собирался натворить? Еще немного, и… страшно подумать! Он сжег бы здесь всё!
Олли снова заглянул ему в лицо и повторил:
– Дур-рак!
– Сам дурак, – ответил Ланс и радостно засмеялся. – Олли! Тебя где носило?
– Дар-р-рмовщина, – ответил Олли и важно распушил перья.
– Как же я рад тебя видеть, разбойник хвостатый!
Олли выглядел польщенным.
– В дор-рогу, в дор-рогу, – застрекотал сорок.
Ланс вздохнул:
– Не выйдет. Твои сородичи меня не выпускают.
– Дррянь, др-рянь! Дррянная штука! – уверенно ответил Олли.
– Это ты о чем?
Олли каркнул, слетел с плеча Ланса, уцепился за его брюки. Острые когти прокололи ткань насквозь, оцарапали ногу.
– Больно же! – возмутился Ланс.
Но Олли не обращал внимания на его возмущение. Сорок деловито исследовал штаны Ланса. Потом принялся рвать левую штанину по шву.
