В полчаса уложиться не удалось, вот уже полночь скоро, а мы даже и не думаем закругляться. А все из-за Вани.
Что-то он сегодня не на шутку завелся, раньше я за ним такого не замечал.
«Эх, всем ты хорош, Ваня…» — вспомнил я ту знаменитую бухаринскую фразу.
* * *
Это было чуть больше года назад. Встал больной во втором блоке на первой койке. Встал — это значит, у него остановилось сердце. Мы сначала его покачали, а потом решили дефибриллировать. Эту процедуру я всегда уважал за ее брутальную эффективность.
Вот и в тот раз мы зарядили по максимуму и ударили. Я стоял около самого прибора, Бухарин держал в руках электроды, а Иван благоразумно отирался возле ножного конца койки. После разряда больной, как ему и было положено, подпрыгнул на полметра от кровати, а за моей спиной что-то мягко шлепнулось на пол. Оказалось, Ваня встал в лужу, которая касалась металлической ножки кровати, и принял на себя часть от этих сотен вольт.
Бедняга долго не мог понять, что это с ним, когда пришел в себя на кушетке нашей сестринской. Стоял в блоке, смотрел на процедуру, тут ему по затылку чем-то таким БАБАХ!!! И вот он уже лежит в другом помещении, ему по щекам бьют, водичкой в лицо брызгают… Многие писатели-фантасты того времени именно так описывали телепортацию.
Больной, кстати, восстановил ритм с первого разряда, его уже через три дня в отделение перевели. А Ваня начал избегать дефибриллятора. Этот прибор стал внушать ему священный ужас, подобный тому, что испытывал Пятница по отношению к ружью Робинзона Крузо. Когда Ваня видел, что кого-то собираются подвергнуть этой увлекательной процедуре, он впадал в странное оцепенение, взгляд у него становился затравленный, и, втянув голову в плечи, он бочком смещался в коридор.
Тогда раз в год в каждом необъятном уголке нашей родины проводили аттестации, другими словами — собрания, на которых каждый член трудового коллектива получал принципиальную оценку своих товарищей. Это было видоизмененное наследие эпохи культа личности, преломленное эхо судов над врагами народа.
Больше всех старались всегда старенькие сестры из деревенских.
— Я хочу сказать тебе со всей прямотой, Раиса! — к примеру, начинала свою речь медсестра Маша, пожилая девушка гренадерского вида. — Недорабатываешь ты в последнее время! А ведь это сразу заметно, не блок становится, а хлев! Раньше коечки-то блестели, а теперь?
Маша имела слабость к натирке блестящих поверхностей нашатырем.
Раиса понурив голову грех признавала и тут же брала на себя повышенные обязательства обрабатывать нашатырем не только металлические поверхности коек, но и хромированные ножки тумбочек.
Пикантность ситуации заключалась в том, что Маша с Раисой были подругами и жили в одной комнате общежития.
На последнем таком собрании все было как под копирку, то есть заслушали профорга, покивали словам Суходольской, выслушали критику товарищей, можно было и закругляться.
Но тут слово взял Бухарин. Он встал, покашлял в ладонь, поправил резинку на штанах и произнес:
— Я хочу поговорить о Ване Романове.
Все встрепенулись. Ваню любили, а что касается Бухарина, то он всегда был человеком лояльным и никого на подобных собраниях не топил.
— Эх, всем хорош ты, Ваня! — глядя на Ивана, задорно начал Бухарин. По глазам сотрудников отделения было видно, что они разделяют его мнение. — Вот я водку с тобой пил, нормально пьешь! — стал он перечислять положительные Ванины качества и, заметив смятение на лице Суходольской, успокоил: — На Новый год, по рюмочке!
Рюмок в отделении отродясь не водилось.
— И в личной жизни ты молодец! — Тут Бухарин согнул характерным жестом руку в локте и сжал могучий кулак. — Мужик! Дочка вот недавно родилась!
Все заржали.
— А дефибриллятора, — он оглядел всех внимательно, — дефибриллятора ты боишься! А врач, хоть и будущий, не должен ссать никогда!
Бухарина проводили на место под шквал аплодисментов.
«Да, всем ты хорош, Ваня, — с тоской повторил я про себя, глядя на Ивана, который продолжал находиться в перманентном возбуждении, — но лучше бы ты дефибриллировать любил!»
* * *
Тут в телевизоре, который стоял рядом на стуле, события для нашего боксера начали поворачиваться отнюдь не лучшим образом. Кубинец стал просто молотить его, как тренировочную грушу, и рефери прервал избиение, объявив победу кубинского боксера ввиду его явного преимущества.
Володька Цурканов немедленно пустился в рассуждения, как лично бы он уделал этого наглого кубинца и еще пяток таких же.
Он был ночным санитаром, которых набрали пару лет назад из числа студентов Первого меда.
Сам Володька учился на четвертом курсе, на котором и я мог бы сейчас оказаться теоретически. Поэтому он мне был очень интересен, но ни одного слова ни об обучении в институте, ни о медицине в частности я от него не слышал.
Зато с огромным воодушевлением он всегда рассказывал и даже показывал, как и чем шарахнуть человеку по кумполу, чтобы причинить этому венцу творения стойкое расстройство здоровья. Вполне достойное хобби для будущего врача. Вот и сейчас та же тема.
— Пацаны, я вам так скажу, с ножом пусть фраера ходят! Менты повяжут — устанешь доказывать, что не при делах! А я теперь, особенно если один в новое место собираюсь, толстую цепь вместо ремня ношу!
Володька даже привстал, показывая всем желающим, как именно нужно протаскивать цепь сквозь петли джинсов.
— Вот если так крепить, то и во время бега не соскочит, и вытащить можно на раз. И тогда или по ногам, или по башне. По башне лучше, тут, когда с таким замахом… — он показал, с каким, — удар как ломом получается. Хребет в трусы осыплется, гарантирую!
Володя Цурканов был родом с Урала и, судя по всему, там провел трепетное детство и романтическую юность.
Словно услышав меня, он произнес, резюмируя:
— Хотя что я тут вам втираю, у вас жизнь в Москве как на курорте. Пацаны не беспредельничают, да и менты не особо гоняют! Даже завидно!
За это решено было выпить. Володька стал разливать, но я тут же накрыл свой стакан ладонью. На это они так с Ваней завыли, что я опять дал слабину. Хотя и правда, больных нет, Кимыч храпит, Щеглова, если что, и позвонит, и прикроет. Теплый разбавленный спирт немедленно был запит теплым противным кефиром. А хорошо пошло.
Видел бы сейчас Александр Семенович Бронштейн, как я лечу свою язву, он бы за меня порадовался!
Тем временем начался следующий боксерский поединок в более тяжелой весовой категории.
Дрался опять наш боксер, но на этот раз с поляком, которому уже с начала первого раунда пришлось несладко. Он пропустил несколько тяжелых ударов с дистанции, а потом еще и левый крюк схватил в челюсть, отчего его заметно болтануло, а перед гонгом наш боксер поймал его на встречный вразрез, и поляк мигом сел на пятую точку.
