— Чайку бы, Алексей! — состроив жалобное лицо, попросил Ваня.
Вот ведь собака, даже не спросит ничего!
— У нас в блоке шестеро больных, все на аппаратах, я их еще не перестилал! — с каменным лицом начал я воспитательный процесс. — Но это уже твоя забота, алкоголик! Я пошел, у меня два поступления по эстакаде, оба сейчас в «шоке» лежат! Да, самое главное! Тебя Суходольская в кабинете ждет, да не одна, а с Винокуровым!
Бедный Ваня сел на кушетку и обхватил голову руками. Мне его стало еще жальче, чем Витю несколько минут назад.
Я вырвал из-под Ивана одеяло, взял подушку. Тот сидел не шелохнувшись. Уже на пороге я сказал:
— Расслабься, шучу! Сводки написал, наборы и биксы заложил, чайник на плите! Пол в блоке помыл, кварц выключил. Гляди веселей, скоро смена придет!
— Спасибочки, Алексей! — донесся мне в спину не совсем уверенный Ванин голос.
В ординаторской гудела электробритва Кимыча. Я затолкал в шкаф одеяло с подушкой и встал рядом. Кимыч перестал жужжать и недобро уставился на меня:
— Проспался?
Вместо утвердительного ответа я глубоко вздохнул и, сделав трагическое лицо, произнес:
— Виталий Кимович! Не говорите ничего Суходольской про Ивана! Если его погонят, я тут без него не останусь!
Кимыч посмотрел на меня с нескрываемой усмешкой и явным удовлетворением:
— Какой же ты глупый, Моторов! Да кому вы вообще нужны! Ты не меня обрабатывай. Ты лучше о Винокурове думай!
И снова бритву включил.
Минут через пять я уже был в нейрохирургии и скребся в дверь ординаторской. Сидевший за столом Винокуров что-то быстро писал. Он мрачно взглянул на меня, не отрываясь от бумаг и не говоря ни слова.
Да, плохо дело!
— Алексей Михайлович, — начал я, — я вас очень прошу, не подавайте рапорт, вы же знаете, какие могут быть последствия!
— А ты что, парламентер? — не удостаивая меня взглядом, продолжал писать Винокуров. — Раньше о последствиях нужно было думать! Они почему тебя послали?
— У нас поступление! — соврал я. — Они там больного принимают, отравление какое-то!
Про отравление я сказал намеренно, чтобы Винокуров не дергался сверлить голову. Мне почудилось, что он стал писать чуть медленнее, самую малость.
— Это безобразие так оставлять нельзя! — жестко объявил Винокуров. — Ты сам-то как считаешь?
Вот она, настоящая проверка моих дипломатических способностей, момент истины, так сказать!
— Алексей Михайлович, — пытаясь выглядеть достойно, произнес я, — вы же знаете, Кимычу начхать на любой рапорт, а вот у Ивана настоящие неприятности могут быть. Ивана… его могут, могут…
Тут Винокуров впервые заинтересованно посмотрел на меня, и я понял, что это шанс и выстрел должен быть без осечки! Эх, врать так уж врать!
— его из ИНСТИТУТА ВЫГОНЯТ!!!
— Из института??? — удивился Винокуров. — А я и не знал, что он учится!
Я смотрел на него и видел, что он лихорадочно думает.
— Нет, ну если так, тогда ладно! Это меняет дело!
Он заметно повеселел, даже жестом пригласил меня сесть.
— Ты бы его научил хорошим манерам, приятеля своего, а то сам студент, а гонору как у профессора!
Я понял, что мне удалось почти невозможное.
А когда я выходил, Винокуров поднялся со стула и, подойдя ко мне, сказал напоследок:
— Да, профессору своему передай, что снимок, как он велел, я сделал!
И добавил, усмехнувшись, как мне показалось, немного смущенно:
— Пневмония там очаговая, слева!
Как только я вышел из лифта, то сразу почувствовал запах яичницы, значит, кулинар Кимыч не изменил своей традиции. И точно, он в «харчевне», сидит с Волоховым. Они завтракают, переговариваются, самовар свистит, сковорода шипит, просто какая-то дачная идиллия.
Ваня, пока я в нейрохирургию носился, уже успел смену и в блоке, и в «шоке» сдать. Это и неудивительно, без больных кто ж привязываться станет?
— Ну что, студент, — весело сказал я ему, — давай быстренько перекурим, а там и отчитаемся!
Утренние конференции — или, как их называли, пятиминутки — в реанимации проходили в два этапа. Сначала отчитывались сестры, затем их возили мордой об стол, потом сестры уходили, и тогда отчитывались врачи. Сестер на врачебную пятиминутку не оставляли из соображений субординации.
Когда я следом за Иваном вошел в ординаторскую, оба дивана и все стулья уже были заняты, поэтому мы остались стоять. Наступал последний и очень важный этап. Если Суходольской уже успели настучать о наших безобразиях, все об этом узнают прямо сейчас.
Лидия Васильевна вошла, коротко кивнула, села за стол и скомандовала:
— Начали!
Пока отчитывался первый блок, по ее лицу я пытался определить, знает она или нет. Успели ей доложить или пронесло? На всякий случай я взял с Ленки и Маринки страшную клятву не рассказывать, по крайней мере, две недели никому о том, что случилось на дежурстве. Просто Лидия Васильевна должна была на днях уйти в отпуск, а Надьку я никогда особо не боялся. Хотя в этих предосторожностях не было никакого смысла.
Дело в том, что наша Суходольская наутро обычно знала все, даже не переступая порога отделения. Информаторов у нее хватало.
Сейчас она сидела с обычным выражением лица, серьезным, немного ироничным, и смотрела на стол перед собой, как всегда чуть наклонив голову. Вот попробуй тут понять, что она думает.
Щеглова тем временем продолжала докладывать:
— Температура, давление, пульс, внутривенно, диурез…
Наступил наш черед. Я весело отбарабанил:
— Во втором блоке движения больных не было! Произведена влажная уборка с кварцеванием помещения! — и пихнул Ваню, который был еще более краток:
— По «шоку» никто не поступал!
Суходольская внимательно разглядывала нас. Неужели знает? Вот черт!
— Да… Хороши, нечего сказать! — произнесла она, выдержав паузу. — Надеюсь, что вам не всегда будет так вольготно, корифеи!
— Я тоже на это надеюсь, Лидия Васильевна! — абсолютно искренне ответил я.
— Ну что, Иван, по коням!
Мы стояли на ступеньках у центрального входа больницы. Утро было — лучше не придумать. Тепло, деревья уже вовсю шелестели новыми листочками.
«Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый», — вспомнился мне вдруг «Один день Ивана Денисовича».
Эх, хорошо бы по такой погоде прошвырнуться. Жаль, завтра опять дежурить, поэтому уж не до прогулок, нам еще предстоял неблизкий путь домой.
Ваня двинулся было вслед за мной, но вдруг запнулся на последней ступеньке и растерянно оглянулся.
