— Слышь, овца, а ну забейся! — рявкнул на нее Алкин хахаль и даже приподнялся со стула, сама Алка одобрительно кивнула, а официант, тот и вовсе не отреагировал. — Спасибо скажи, что тебе здесь сидеть разрешают!
Если бы это был кинофильм, то все бы возмутились, устроили скандал, не вызывая милицию, сами вытолкали бы пинками эту парочку — мужика и бабу, заодно надавали оплеух официанту и оттаскали его за патлы.
Но жизнь — это не кино, поэтому все притихли, и больше никто не возникал. Так же было, когда год назад на общем собрании комсорг нашего потока Марина, по отмашке сверху, внесла предложение исключить Мишку Будкина из комсомола. Повод был пустяковый: Мишку решили казнить за неявку на дежурство в качестве народного дружинника в женский вытрезвитель на Плющихе. Мишка в армии настолько стосковался по противоположному полу, что сам сдуру выбрал себе такую общественную нагрузку. И вот тогда все Мишкины друзья-приятели, с кем он пил пиво, орал песни и ездил в стройотряд в Новый Уренгой, молча сидели, опустив глаза в пол, и тянули руки, дружно голосуя за исключение. Мы с Таткой тогда Мишку еле отбили.
Тем временем обслуживание столиков, которое и раньше не отличалось высоким качеством, прекратилось вовсе, да и ладно. Тепло, хорошо, чего еще надо. А что официант при всем честном народе надирается в хлам, так он тоже человек, умаялся за день, к нему друзья пришли, как их не уважить, тем более вот таких.
Мы попытались продолжить беседу, решив обсудить новой фильм «Интердевочка», но разговор не клеился, к тому же мы едва слышали друг друга. Близкое соседство с этой дружной компанией внесло свои коррективы. Мужик продолжал все так же басить, сотрясая помещение, его баба — подвизгивать. Лишь один Юрец не издавал ни звука и молча вливал в себя водку. Похоже, он вообще был немногословен.
Сейчас они обсуждали какое-то торговое место на Рижском рынке и человека, что им это место обещал устроить.
— Да я тебе точно говорю! Он олень, в натуре! В таких делах ни хрена не рубит! — объяснил мужик своей бабе, громко высморкался в салфетку и бросил ее на середину стола. — Если к марту бумагу не выправит, я его на уши поставлю!
— И правильно! — соглашалась та. — Бабки взял, пусть отвечает! А будет козлить, потом сам пожалеет.
И вот, когда графин у них на столе почти уже опустел, баба вдруг обернулась. Всю дорогу она сидела спиной к залу, а сейчас, потрясенная, стала оглядывать народ за столиками. Должно быть, запамятовала, где находится. Поморгала, пытаясь сфокусироваться, и оглядела всех еще раз. Пораженная увиденным, она повернулась к официанту и, не скрывая возмущения, истошно завопила:
— Юр! Я чё-то не поняла! Какие-то люди у тебя сидят! Это кто вообще???
— Где??? — вскинул голову Юра.
— Да вот!!! — Баба показала на всех, сделав полукруг толстым пальцем с огромным золотым кольцом.
Мужик тоже оглянулся, осмотрел публику, видно было, что и для него факт нашего присутствия был делом удивительным.
— Щас! — сделал успокаивающий жест ладонью Юра. — Щас все будет нормально!
Он пару раз глубоко вдохнул, помотал головой и все-таки, собравшись с силами, встал. Его немедленно повело вперед, но он успел обеими руками облокотиться об стол. Графин при этом опасно накренился, но тут же выпрямился будто неваляшка, а вот одна из рюмок покатилась по столу.
— Товарищи!!! — в наступившей тишине произнес Юра. — Кафе закрыто!!!
Качнувшись, он постоял еще немного, снова помотал головой, затем добавил:
— И вообще!!!!
Оторвав одну руку от стола, он описал ею в воздухе замысловатую дугу, движением от себя, будто сеятель:
— ПСССССС ОТСЮДА!!!!!!!!
Тут силы оставили его, он рухнул на стул и, уронив голову на грудь, отключился.
Украдкой я стал разглядывать тех, кто сидел за соседними столиками.
Что возмущения ждать не стоит — это было давно понятно. Но почему-то никто даже не подумал встать и просто уйти, не рассчитавшись. На лицах людей читались кротость и смирение. Все сидели, втянув головы в плечи, не издавая ни звука, в тайной надежде, что Юра этот, когда проспится, может, и передумает выгонять их из кафе, ведь оно если и должно закрыться, то часов эдак через шесть.
— Правильно, так их, Юрка! — хохотнул мужик. Он перегнулся через стол и начал трясти официанта за плечо, но тот не подавал признаков жизни. — Гляди-ка, Алка! Юрец-то наш сомлел!
— Да и хер бы с ним! — живо откликнулась Алка. Она приподняла графин, на дне еще плескалось. — Давай по последней, и валим отсюда!
Они допили остатки и, с шумом отодвинув стулья, поднялись. Мужик с хрустом потянулся, застегнул пуховик, баба обошлась без лишних движений. Пока они следовали через зал, их молча провожали глазами.
На выходе мужик обернулся и отвесил шутливый полупоклон:
— С Днем Советской армии, дорогие товарищи!
Баба, которая уже скрылась за порогом, взвизгнула напоследок:
— Пошли давай, вояка хренов!
А все продолжали сидеть и помалкивать.
Официант очухался часа через полтора и как ни в чем не бывало продолжил обслуживать посетителей. Надо полагать, человеком он был тренированным и даже принес нам антрекоты, на которые уже никто не надеялся. Еще немного погодя мы попросили счет. Удивительное дело, нас почти не обжулили, ну, может, на рублишко.
А уж когда я получил свою новенькую куртку в целости и сохранности, то от радости просто петь хотелось.
С тех пор по различным поводам с завидным постоянством я вспоминаю вот это «ПСССССС ОТСЮДА!!!!!!!!»
И мне почему-то неизменно становится весело. Ну а действительно, чего плакать-то?
Нострадамус
Есть люди — не такие, как все. На них смотрят с восторгом, им пытаются подражать, на них равняются. В каждом большом коллективе обязательно найдется тот, к кому прикованы восхищенные взоры, кто всегда на высоте, о ком впоследствии слагают легенды. Некоторых таких, особо выдающихся, встреченных мною за жизнь, я помню до сих пор. В пионерлагере «Орленок» мальчик по имени Саша Волков потрясающе играл на трубе марш из оперы «Аида». В спортлагере «Юный торпедовец» чемпион Москвы по классической борьбе Петя Клюев запросто подтягивался тридцать раз на турнике. А мой однокашник по медицинскому училищу Сережа Вдовиченков сожительствовал с преподавателем по гигиене Аллой Сигизмундовной.
Что касается меня, то никакими особенными качествами я не обладал, сколько я помню, меня ни разу не ставили в пример, да и хвалили нечасто. Но однажды, много лет назад, я столкнулся по отношению к своей персоне с неподдельным и искренним восхищением, чтобы не сказать преклонением. И длилось это ни много ни мало целые сутки. Но обо всем по порядку.
Учась на дневном в Первом меде, я умудрялся дежурить ночами и сутками в той самой реанимации, где работал пять лет до поступления, что конечно же было не самым разумным решением, но на стипендию, имея семью, особо не разгуляешься.
