Тут надо с прискорбием признать, что количество у меня так и не переросло качество. Как я ни старался, у большинства уборка получалась куда лучше.
Но в ту ночь я захотел доказать всем, а прежде всего самому себе, что я и убраться смогу не хуже прочих. И добился такого великолепия, какое у меня до этого не получалось и близко. Я намыл все тумбочки, все кровати, все аппараты, все мониторы, все шкафы. Я поменял во всех емкостях растворы. Я натер все многочисленные металлические поверхности смесью нашатыря и перекиси, и все сверкало и переливалось, как увиденные много позже витрины знаменитых часовых магазинов города Цюриха. А пол я вымыл трижды и уже в финале в самых дальних и малодоступных углах протер его белоснежной, смоченной в воде пеленкой, которая осталась такой же девственно-чистой. Это был мой триумф.
Понимая всю зыбкость мною сотворенного, я решил зафиксировать свое достижение. А то еще привезут бедолагу, как это водится, в ночи, всего в крови, бензине и рвоте — и прощай мой сверкающий чертог. Поэтому я сбегал в соседний первый блок и призвал в свидетельницы медсестру Инну Жукову. У Инны Жуковой была длинная коса толщиной в руку, тяжелые роговые очки, она занималась большим теннисом и собиралась летом поступать в институт.
— Инка! — сказал я ей. — Злые языки утверждают, что я халтурно убираюсь. Должен тебе сообщить, что все это гнусная клевета. Пойдем, посмотришь, какую красоту я навел, и будешь еще всем про это рассказывать.
Как подобает джентльмену, я первой пропустил ее в свой блок, и лишь она сделала первый шаг, как тут же запнулась, застыла на пороге, не двигаясь с места. Сначала мне померещилось, что ее поразила невероятная красота, мною наведенная, но достаточно быстро я сообразил, что дело в чем-то другом. Инна Жукова явно смотрела в одну точку, и очки ее медленно поднимались на лоб.
Когда я ее все-таки отпихнул и влетел в блок, то мне бросилась в глаза пустота двух дальних коек. Первый больной, с панкреатитом и в алкогольном делирии, обнаружился немедленно. Он лежал на полу, привалившись к тумбочке, недовольно мычал что-то матерное, а одна рука его оставалась фиксированной к кровати специальной вязкой из эластичного бинта. Он все сутки напролет собирался сбегать в винный, вот, значит, и сподобился. А то, что на соседней койке не оказалось Виталика Ведерникова, было гораздо хуже. И увидел я его далеко не сразу. Он умудрился так ловко закатиться за хромированную финскую кровать, что полностью под ней скрылся.
Нет, конечно, наши больные периодически устраивают что-то подобное, но так вот, чтоб двое решили одновременно прогуляться, не сговариваясь, да еще всего за минуту моего отсутствия, такого еще не бывало.
Когда я подлетел, Ведерников лежал на животе, с мертвым черным лицом, конец его трахеостомической трубки упирался в пол, перекрывая доступ воздуха. Твою мать! Откуда только силы взялись! Секунды не прошло, а я уже и перевернуть его успел, и поднять, и бросить на койку, и включить и подсоединить аппарат ИВЛ. За эти мгновения в голове моей пронеслись хмурый доктор Мазурок, мама Виталика с тапочками и размытый образ неизвестной мне старушки-травницы с огрызком карандаша.
И только одна мысль крутилась в моей башке: «Как я буду объяснять его смерть, как???»
Но тут мне удалось разглядеть пульсовую волну на сонных, да и на локтевой пульс был хорошего наполнения, а уже спустя минуту Виталик явно порозовел, раздышался, пришел в себя и даже мне подмигнул. — Ах ты, сволочь! — злобно прошипел я, нарушая все деонтологические нормы, и поднес к его носу кулак. — Куда тебя еще черт понес? Дать бы тебе сейчас хорошенько!
Где-то спустя месяц в дверь сестринской вдруг постучали. К нам обычно входили без стука, тем более днем. Чаще всего дверь распахивали мощным пинком, а тут такая деликатность.
На пороге стоял высокий мужик в красивом синем костюме. Я не сразу сообразил, кто это, он держал в руке огромный букет чайных роз, где только взял в такую стужу, и цветы закрывали его лицо.
— Ведерников!!! — радостно воскликнула одна из сестер. — Ничего себе, каким ты франтом!
Он действительно выглядел отлично. Да еще и при галстуке.
— Все, девочки! — сообщил Ведерников и протянул свои розы. — Сегодня выписывают! Новый год дома встречу! Поезд вечером, вот пришел спасибо сказать.
К нам приходили сказать «спасибо» раз пять за десять лет.
Виталик повернулся ко мне, протянул руку:
— Ну, не поминай лихом!
Подмигнул, как в тот раз, и в самое ухо мне прошептал:
— Помню, как ты мне по носу обещал заехать.
И мы оба рассмеялись.
— Вот такая история, мужики, — произнес Мазурок. Мы с ним одновременно подошли к финалу, только Мазурок вслух, а я мысленно.
И когда появилась женщина-экскурсовод, чтобы повести нас по прекрасному городу Тарусе, Юрий Владимирович кашлянул в кулак и сказал напоследок:
— А зря я тогда адрес той травницы не попросил!
Полет коростеля
Давным-давно дядя моего одноклассника Вовки решил стать владельцем автомобиля. Во всем себе отказывая, за несколько лет он накопил приличную сумму, присовокупил деньги от проданного дома в деревне, еще немного одолжил, дождался очереди и наконец приобрел «Москвич-412». С этой минуты он получил возможность осуществить то, о чем всегда мечтал. А именно ездить куда глаза глядят, выбираясь из Москвы в пятницу рано утром и возвращаясь поздним вечером воскресенья. Главное — ему хотелось мир посмотреть, а заодно найти то особенное место, куда потом всегда станет тянуть и так приятно будет возвращаться. Дороги в то время были пустые, бензин копеечный, страна большая.
Однажды в середине лета, погнав своего железного коня на юг, он миновал Коломну, въехал в Рязань, немного отдохнул, отобедал и отправился дальше.
Дорога летела под колеса, справа и слева мелькали поля и степи. Река Ока то показывалась, то исчезала за рядами кукурузы и подсолнухов, потом асфальт кончился, началась грунтовка, затем и она пропала, осталась едва заметная колея, которая спустя час вывела к сосновому бору и шлагбауму перед ним. Вовкин дядя решил не останавливаться. Будто почувствовав что-то, он отважно объехал шлагбаум и двинул вперед по широкой тропинке. И точно. Лес быстро расступился, открылся луг, а за ним берег реки. Машина въехала в густую траву и остановилась.
Красота, открывшаяся взору, была такая, что Вовкин дядя сразу же понял: он нашел тот самый заветный уголок, где не столько покупаться да порыбачить, сколько душой отдохнуть и глаз порадовать.
Уже через неделю он появился здесь, основательно подготовившись, с палаткой, удочками, как нельзя кстати и отпуск подоспел. Оказалось, что место это — охранная зона заповедника, но Вовкин дядя недаром был человеком компанейским, он моментально подружился с директором, клятвенно заверив, что не станет заниматься ни браконьерством, ни поджогом леса, ни прочими безобразиями.
