Я часто пытался выяснить, почему люди не любили это место. Ясное дело, в связи со слабым грузопотоком на Космодроме было мало постоянной работы. Но селились же люди там, где ничего вообще не было! Вдоль всего Шоссе были специально предусмотрены для этого особые места – сделаны съезды, подходящие площадки размечены, подведены волноводы, вода… Через каждые десять километров можно было строить посёлки – по обе стороны Шоссе. И во многих местах построили. И жили. Некоторые из них разрастались, некоторые увядали – но это нормально, наверное. И только Пятидесятка у Космодрома всё время выглядела какой-то искусственной.
И сколько с ней бились! Правительство принимало какие-то программы… Но всё заканчивалось только очередным ремонтом домиков по весне. К зиме же опять вечерами ни одного огонька в домах Пятидесятки не светилось.
А правда состояла в том, что люди в массе своей вовсе не стремились в космос, а может, даже и побаивались его. Их мировоззрение ограничивалось рамками жизни своей общины, а голова вмещала только повседневные проблемы, да и те не все сразу… Они жили планетой. Они так и называли себя – планетяне. Космодром с его фантастическими мирами, астрономическими расстояниями и астрономическими же ценами на перевозки с точки зрения таких людей выглядел, вероятно, как что-то ненужное, бесцельное.
Но я всегда думал, что дело в другом. Наверняка какая-то нотка, какая-то тайная мысль о других планетах, о сказочных мирах всё-таки должна была жить у каждого в душе. И со временем, в рутине повседневной жизни, она трансформировалась в некое подобие подсознательного чувства вины. Вины перед этими мирами, где уже никогда не побывать, перед делами, которые уже нипочём не провернуть… А такой груз на душе никому не нужен. И уходящие с Космодрома ввысь громадины звёздных кораблей только раздражали бы занятых бытовыми проблемами людей, едва улучивших минутку, чтобы полить свой палисадник… Вот и пустовала Пятидесятка.
От остановки автобуса до того места, где начинался Первый мост, было километра три. Пока мы шли, волоча тяжёлые рюкзаки со снаряжением, нас никто не остановил, не окликнул. Просто некому было. Теоретически мы находились в транспортном центре нашей планеты, но на километры вокруг кроме нас не было ни одной живой души. Такова была реальность.
Впрочем, у каждого из порталов Космодрома всегда можно найти людей, которых называют Песчаными. Это особый народ – охрана Космодрома. Космодром настолько грандиозен, что ему проще решать свои проблемы именно так: нужна охрана – проще создать целый народ. Люди самые обычные, а Песчаными их назвали за униформу жёлтого цвета. Это символизировало близость к Жёлтой Полосе – официальной линии границы, очерчивающей лётное поле по периметру. И за этот периметр Песчаные выходили очень редко. Говорили – один-два раза в жизни…
Жёлтая Полоса – это граница, а не просто условная линия. Самая настоящая официальная граница нашего мира. Лётное поле за Жёлтой Полосой территорией колонии уже не считалось. Там был чужой мир, и туда не пускали посторонних. Это в университетские лаборатории, где все старательно изображали занятия наукой, нас водили на экскурсии. На Космодром никто никого на экскурсии не водил – там всё настоящее и нет места для праздношатающихся. Этот мир был закрыт для планетян. Но как раз на него-то мы с другом и собрались взглянуть!
Ферма Первого моста начиналась обескураживающе – просто сбоку от дорожного полотна Шоссе прямо в небо уходила вертикальная бетонная стена. Противоположная ферма на другой стороне Шоссе казалась изящной и даже ажурной. Вблизи же это был сплошной толстенный бетон. Серый, гладкий, без малейших выщербинок и трещинок. Мы прошли немного дальше. Наконец и с нашей стороны показался проём. Он тоже был исполинским – до следующей вертикальной балки не добросишь и камнем. Мы с другом задрали головы – верхняя балка фермы была высоко, ох как высоко…
Но парни из ремесленного училища просто так не отступают. Ни слова не говоря, мы разобрали своё снаряжение. Лазерный дальномер линемёта показал высоту двадцать с лишним метров. Чтобы прицелиться, пришлось выйти почти на середину Шоссе. Стрелял мой друг, а я смотрел за машинами. Выстрел оказался точен – линь с грузом перелетел через верхнюю балку и запрыгал в проёме фермы – в пустоте, на фоне утренних небес. Линя едва хватило, чтобы спустить грузик с другой стороны. И ловить груз с линём оказалось занятием не для слабонервных – он раскачивался на ветру и мелькал где-то среди бликов искрящейся далеко внизу Уараты. Никаких перил или заборчиков на сооружениях древних предусмотрено не было, и мы, стоя на самом краю, пытались по очереди ухватить конец линя, держась за руку товарища. Один ловил, а второй стоял, крепко расставив ноги, и специально не смотрел вниз, чтобы голова не закружилась у обоих сразу. В итоге нам всё удалось. С помощью линя мы перетянули через ферму трос и закрепили его, стянув захватами у основания вертикальной балки. Можно было лезть… И мы сделали это не мешкая, боясь дать хоть малейшую слабину. Потом уже не решишься – страхотища-то какая…
Наверху мы оказались удивительно быстро. Наверное, тоже со страху. Я потом, как ни старался, так и не смог вспомнить, как мы поднимались по тросу на двадцатиметровую высоту. После тренировок на заброшенном заводе руки на захвате-рычаге работали как заведённые…
Взобравшись и отдышавшись, мы увидели потрясающую картину. Ферма, плавно уходя ввысь, прорезала небо, словно раскалывая его пополам. У основания верхняя грань этой гигантской бетонной арки была шириной несколько метров и шла под пологим наклоном. Однако с каждой сотней метров подъём становился всё круче, а дорожка, ведущая нас в небо, – всё уже.
Друг мой, шагавший впереди, двигался всё медленнее. Когда ширина верхней грани фермы стала менее двух шагов, Феру остановился. Далеко впереди полоска бетона, на которой мы стояли, казалась узкой, словно нож, а вершина фермы была даже ещё не видна, терялась где-то в слепящем зените. Феру оглянулся, и по его глазам я понял всё.
Вокруг нас было безопорное пространство – мы поднялись метров на семьдесят, и совершать лишние движения было страшновато. Я осторожно приблизился к другу и положил ему руку на плечо.
– Давай я пойду первым.
Чтобы разминуться на узкой бетонной грани, нам пришлось обняться. Оказавшись у начала тропинки, круто уходящей прямо к голубому небу, я тоже сначала помедлил – мне и самому стало не по себе. Смотреть в спину товарища было куда легче. Но возможность увидеть Космодром манила меня, помогала пересилить страх. И я медленно пошёл вперёд и вверх.
Ещё метров через пятьдесят друг окликнул меня. Соблюдая осторожность, я обернулся.
– Я не пойду дальше, – сказал Феру, щурясь на солнце.
Я разглядывал круглое лицо друга. Его веснушки сияли в лучах солнца, которое на высоте ста с лишним метров над землёй палило нещадно. Феру хоть и выглядел увальнем, но был посильней меня физически. С карабинами да захватами для высотных работ он тоже управлялся явно половчей. Но сейчас у него на лбу выступил пот. И на широкой переносице курносого носа блестели крошечные бисеринки страха. Я молчал. А что я мог сказать?
