– Понятия не имею, что тётя имела в виду, – помотала я головой.
– Тётя?
– Ну а кто же?
– Это не её почерк.
– А она… амбидекстр! То одной рукой пишет, то другой, вот и получается по-разному.
Илья вздохнул.
– Мира, ты такая врушка.
– А ты Илюшка – голова, два ушка! – выпалила я.
У него дёрнулся уголок губ, самую малость, можно было бы списать на судорогу или микроинсульт, но от этой реакции, первой за долгое время живой положительной эмоции, я вдруг разволновалась, тотчас разучилась дышать и смотреть в глаза, поэтому отвернулась и вперилась невидящим взглядом в прилавок с помидорами. И так бы с удовольствием простояла лет тысячу, но Илья наклонился к моему уху и тихо, с едва уловимой весёлостью в голосе сообщил:
– Тузик любит печенье из овсянки и говяжьей печени.
О жестокий, беспощадный Илья! Ты же просто сказал, шепнул мне на ухо маленький волчий секрет и даже не подумал, что с такого расстояния твоё дыхание обожжёт кожу на шее и разбудит полчища неугомонных мурашек, что теперь бегут, бегут по всему телу. Ты покатил тележку дальше, оставив меня сгорать в ревущем пламени под равнодушным взглядом помидоров. Ты забыл, что я – та женщина, что слышала музыку в твоём голосе, видела закаты в твоих глазах, откликалась стонами на твои прикосновения. Ты всё забыл.
Да и я запамятовала. И, наверное, не стоило те чувства воскрешать.
– Ты надолго приехала? – спросил Илья уже в машине где-то по пути обратно в посёлок.
Я быстро отправила сообщение, заблокировала телефон и зажала его бёдрами. Повернула голову: Илья откинулся на спинку кресла и выглядел куда более расслабленным, чем по дороге в город.
– Я… не знаю, – пожала плечами. Ещё утром я была готова выселить беременную кошку Терезу из чемодана и вернуться в Москву немедленно, потом передумала, а теперь и вовсе не понимала, как могла с такой лёгкостью отказаться от возможности просто смотреть на Илью. Ведь мне страшно нравилось это делать. – У меня вроде бы отпуск.
– Мм. Кем работаешь?
– Художником-постановщиком.
– В кино?
– Нет. В основном это музыкальные клипы, рекламные ролики, шоу на ютубе. Съёмки для журналов ещё бывают. Но так, ничего особенного. Мебель передвинуть, ковёр бросить, вазы в кадре красиво расставить. Зарифмовать брошку ведущей с цветом задника. Проследить, чтобы обои на стенах квартиры в Припяти в восемьдесят шестом году не были из «Леруа Мерлена». А ты? Работаешь?
– Угу. Ржавые тазы ремонтирую, – произнёс Илья на удивление спокойно, будто и не он когда-то считал это несерьёзной летней забавой, а на самом деле мечтал строить корабли.
– «Буханка» твоя тоже из рода тазов?
– Да. Сам собрал из… дендрофекальным способом.
Он вдруг притормозил, и меня повело вперёд. Я упёрлась ладонями в торпеду и глянула на дорогу, которую прыгающей походкой перебегала тучная кабаниха с выводком очаровательных кабанят с полосатыми спинками. И тут же снова посмотрела на Илью: самое время сообщить мне, что вот так надо поступать, когда перед тобой зверь. Припомнить. Пристыдить.
– Ремни тоже сам ставил, – только и сказал он, глянув на впившийся в мою грудь ремень безопасности, словно проверяя, всё ли со мной в порядке. Мазнул взглядом по голым коленкам и снова разогнал «буханку». – Чтобы мать не волновалась.
Я промолчала. Не рискнула нарушить хрупкое равновесие, которое едва-едва между нами установилось, и до конца поездки рассеянно смотрела в окно, лишь иногда отвлекаясь на покачивающегося на нитке бумажного журавлика на зеркале.
Припарковавшись у тётиного дома, Илья открыл задние дверцы и принялся выгружать покупки, а я решила помочь, подхватила пару пакетов с продуктами и двинулась к крыльцу, где уже шелестела юбками и котами тётушка.
– Вот спасибо! – всплеснула она руками, поспешив к машине. – И что бы я без тебя делала, дорогой?
– Продолжала бы кормить меня гречкой, – пробормотала я под нос, поднимаясь по ступенькам.
– Ба! Да неужели! – вдруг воскликнула тётя Агата, и я с любопытством оглянулась. – Ты наконец-то решил заняться ремонтом дома?
– Угу, – промычал Илья.
– То есть мы тебе всем посёлком говорили, что пора бы уже, – продолжала тётушка, – даже помощь предлагали, а ты отказывался. Но стоило только приехать Мирославе, как ты сподвигся на следующий же день!
Я опустила пакеты на крыльцо, прилипла к перилам и старательно вытянула шею, но Илью за открытой дверцей машины всё равно увидеть не смогла.
– Это… никак не связано, – будто бы стушевавшись, сказал он.
– Ну да, конечно, не связано, – проговорила тётя таким задорным голосом, что даже мне стало неловко. – А ты что же, собрался стены белым красить? – добавила она, приметив, вероятно, вёдра с водоэмульсионкой.
– Ну… да. Это… скандинавский стиль?
– Мируся, а ты что думаешь по поводу белых стен? – повернулась ко мне тётя Агата.
Я покусала губу, очень сильно не желая вмешиваться, но тётушка смотрела на меня таким выразительным взглядом, что я горестно вздохнула, скрестила руки на груди и пустилась умничать:
– В скандинавском стиле на самом деле не белые стены. Чтобы избежать стерильности и ненужных ассоциаций, они добавляют в белую краску пигменты серого и жёлтого. Получается оттенок ближе к цвету слоновой кости или яичной скорлупы. Его называют «стокхольмсвит» – стокгольмский белый. Но это совсем не тот белый, что из магазинного ведра.
– Ну простите! – отозвался Илья. – У них там нет колеровочной машины.
– Зато у нас есть колеровочная Мира, – объявила тётушка. – Бери девчонку в помощницы.
Я всё ещё не видела его лица – и к счастью, потому что на моём сейчас, должно быть, отображался весь спектр эмоций от панического ужаса до внезапного ликования.
– Я не думаю, что это хорошая идея, – наконец сказал Илья.
– Я тоже, – еле слышно поддакнула я.
– Это прекрасная идея! – настаивала тётя Агата. – Ей всё равно заняться нечем, сегодня вон трижды дом подмела, а ещё собиралась пойти купать кошек. И посуду на моей кухне переставляла, а вот это же никуда не годится! Пусть лучше чем путным займётся, покрасит чего-нибудь, ей и самой только на пользу пойдёт. Утёнок, ты же можешь намешать стокгольмского белого?
– Я не… Но я… Мы…
Чисто технически – да, я могла. Но вот хватит ли у меня для этого силы духа – я не знала.
Мой интерес к искусству никуда не пропал. Я по-прежнему ходила в музеи и галереи, старалась не пропускать модные выставки и даже приобрела пару картин начинающих живописцев. По вечерам я любила листать глянцевые альбомы с репродукциями, в дороге слушала искусствоведческие подкасты, а ещё яростно лайкала все фотографии по хештегу #таджикротко в инстаграме – там люди научились видеть красоту в убогой манере коммунальных служб закрашивать граффити на городских стенах. Той, что так напоминала самого важного в моей жизни художника.
