— Что ты будешь говорить, когда он придет в понедельник? — спрашивает мать.
— Мой инспектор по УДО?
Мать Джанетт улыбается, но ее скулы не шевелятся, только натягивается кожа. Она держит в ладонях чашку эспрессо.
— До этого кто-нибудь уже придет за ней, — говорит Джанетт. Она слышит, как в гостиной Ана смеется у телевизора.
— А если нет? Девочку в любом случае ждет одно и то же. Хоть ее заберет твой инспектор в понедельник, хоть прямо сейчас — копы. Разница только в том, наживешь ли ты себе неприятностей.
* * *
Когда ее мать уходит, Джанетт и Ана идут в парк. Джанетт клеит на дверь Аны еще одну записку с номером своего телефона на случай, если кто-то появится, пока их не будет дома. Держась за руки, они идут к крохотной детской площадке: две качели, горка, доска, фонтанчик с водой, одна скамейка. Других детей нет, поэтому Джанетт усаживается на второй конец доски, чтобы составить Ане компанию.
Весь день девочка задавала вопросы. О своей маме, о том, где она и когда сможет вернуться домой. Джанетт не сказала об этом матери, но она соврала Ане и сказала, что ее мать звонила и просила оставить девочку у себя на некоторое время. «Почему?» — спросила Ана. «Почему бы и нет?» — ответила Джанетт. Каждый раз, когда Джанетт слегка приподнимает свой вес, качели опускают Ану вниз. Каждый раз, когда она садится, Джанетт с глухим стуком ударяется об землю.
Вечером они едят пиццу на вынос прямо из коробки, усевшись, скрестив ноги, посреди гостиной. Джанетт изучает заголовки в категории «Детям» на Netflix. Ана не хочет это смотреть. Ана хочет посмотреть «взрослый фильм».
— Твоя мама разрешает тебе смотреть взрослые фильмы?
— По-разному.
— Вы с ней всегда здесь жили?
— Здесь — это в соседнем доме?
— Да. Ну, или в этой стране.
— Нет.
— А где вы жили раньше?
— В Сальвадоре.
— Когда вы сюда приехали?
— Я приезжала дважды. Однажды, когда я была я совсем маленькая, и теперь в прошлом году.
— В каком смысле?
— Вот этот.
— Что?
— Я могу посмотреть «Мадагаскар», хоть он и для маленьких.
Они смотрят «Мадагаскар». Они едят сырные палочки. Джанетт каждые несколько часов выглядывает в окно. Джанетт все ждет и ждет, а за Аной по-прежнему никто не приходит. Она делает то, что кажется единственно правильным: уходит на середине мультфильма и сворачивается калачиком в своей постели, слушает бубнеж телевизора и смех Аны за стеной. Звонит Марио. Ничего не объясняет. Говорит о том, как под кайфом они вдвоем смотрели «Фантазию» в 3D-кинотеатре четыре раза подряд за один уик-энд. Оба смеются. Оба грустнеют. Вспоминают, как цеплялись друг за друга в ту ночь, когда в автокатастрофе погиб отец Марио. Молчат в память о той боли. О нежности, которой были переполнены малейшие жесты. Как пусто каждый день. Как трудно не сорваться. Он не…? Нет. А она не…? Нет. Поздравляют друг друга.
Пауза, Джанетт нарушает молчание:
— Мы никогда не думали о том, чтобы завести детей.
— В перерывах между поиском нового кайфа и вечными ссорами? А что тут говорить: «Ах да, давай-ка добавим сюда еще одну жизнь и испоганим заодно и ее»?
— Может, если бы у нас был ребенок. В самом начале. Может, это помогло бы нам завязать. Может, тогда мы бы так много не ссорились.
Ей кажется, Марио плачет. Она слышит его учащенное дыхание, дрожащие вздохи. Это они уже проходили. Она знает, что будет дальше.
— Как я мог причинить тебе столько боли? Ты не представляешь, как сильно я сожалею. О том, что поднимал на тебя руку.
Джанетт тоже хочется плакать, но она всегда боится, что если позволит себе это, то никогда не остановится. Что если позволит боли просочиться наружу, ей потребуется что-то, кто-то, чтобы остановить это кровопускание. Единственный способ утолить боль. А следом — тяжесть этого груза: непрекращающейся работы над собой, чистоты. Как они тормозят ее, держат на привязи.
Джанетт отрицательно качает головой, потому что, когда Марио говорит это вслух, все становится реальным. И она — чья-то битая бывшая, и кулаки, которые были на самом деле. В той другой жизни, которая кажется теперь такой далекой. Все, что она может чувствовать, когда в бескрайней пустоте звучат только два голоса, это память, которая все еще жива. Тело, запечатленное на кончиках ее пальцев, вселенная отношений. Со своим языком, границами и ландшафтами. География, которую она изучала годами и до сих пор не может понять: мужчина, который бьет ее кулаком в бок в тот же день, когда подбирает котенка, забившегося в угол под лестницей во время дождя. Никто не знает о ссорах, переросших в драки. Никто не знает о телефонных звонках, которые случаются до сих пор. Прислушиваясь к титрам, она думает об Ане в соседней комнате. О том, что даже лучшие мамы на свете не всегда могут спасти своих дочерей.
* * *
Ночью Ана просыпается и приходит к ней в кровать. Спрашивает, может ли поспать у нее. Они лежат на спине, в темноте уставившись в потолок.
— Не могу уснуть, — говорит Ана. — Я скучаю по маме.
— Солнышко…
— Когда она вернется домой?
Джанетт гладит Ану по спутанным волосам.
— Уже скоро, я уверена.
— Она сказала, когда вернется домой?
— Скоро, скоро. — Джанетт пробует сменить тему: — Что ты имела в виду, когда говорила, что приезжала в страну дважды?
Ана поворачивается на бок. Крохотный комочек на кровати. Маленький кокон.
— Я приехала еще совсем маленькой. Я этого не помню. Потом, когда мне было четыре, мы вернулись в Сальвадор.
— Почему?
— Нас заставили.
— Кто?
— Не знаю. Правительство.
— Но потом вы вернулись?
— В багажнике.
— В каком смысле?
Глаза Джанетт привыкают к темноте. Она тоже поворачивается на бок и видит лицо Аны, смуглое и гладкое. Крошечный нос пуговкой. Жесткие волосы торчат во все стороны, как корона. От нее пахнет так, как часто пахнут дети, резкой, потной сладостью.
— Когда мы возвращались, нам нужно было прятаться в темном багажнике машины. Мы только иногда высовывали головы через задние сиденья, чтобы подышать.
Джанетт не знает, что ей сказать, осмысливает вес ее слов и пытается найти уместный и серьезный ответ. Но Ана ерзает и зевает, похоже, не придавая моменту особого значения.
— Она сказала, что мы должны это сделать ради меня.
— Что?
— Мама сказала, что мы должны ехать сюда в багажнике ради меня, хотя иногда я скучаю по бабушке, и еще в Сальвадоре у меня была собака.
