Я понимаю, что однажды ты можешь спросить меня, почему мы вообще в это ввязались, почему я не оставила тебя дышать горным воздухом в твоем родном доме, где вода цвета павлиньего оперения и гитара играет на соборной площади, почему я не оставила тебя там, где тебя никогда не посчитали бы чужестранкой. Думаю, пришло время рассказать тебе о моей беременности, хотя я много лет этого избегала.
Я не знаю его имени, Ана. Я даже не видела его лица. Лучше всего я помню его руки, потрескавшиеся и сухие. Помню, что под его длинными ногтями скопилась грязь. Что у него во рту скопился вкус затхлого дыма, и от него разило травой. Я знала, что он был мареро
[37], из-за татуировки с числом 13 у него на предплечье
[38]. Из цифр вырастал портрет Девы Марии, и я не сводила с нее умоляющих глаз; в ее ответном взгляде мне виделась уверенность в том, что в нашем бренном царстве не на что смотреть. Он был еще подростком, Ана. Поэтому мне оказалось легче его простить или, во всяком случае, переложить вину. Война сплотила осиротевших мальчишек, сделала из них семью. В этом им помогла страна, которая отказалась от них. Депортация. В банде с 18-й улицы
[39] они нашли родителей, которым оказались нужны. Если ты подумаешь о том, чтобы возненавидеть страну, которая тебя родила, или возненавидеть себя, вспомни, что на пистолетах стояли американские знаки. Что последний человек, которого видел твой дед перед тем, как получил пулю в лицо, недавно вернулся из тренировочного лагеря в Джорджии.
Мужчина, который зачал тебя и уничтожил меня, был предупреждением. Твой дядя, мой брат, держал свой магазинчик, и он исправно платил по счетам. Но потом наступили трудные времена. Денег не было. Он пропустил два месяца оплаты. Когда на третий месяц к нему пришли, его избили. Оставалась я — его последнее предупреждение.
Ты не дочь моего насильника. Я решила это сразу, как только узнала, что беременна. Я верю, что человек — еще не человек, пока не появился на этот свет и не заявил о своем присутствии. Я считаю, что семья — это те, на кого мы указываем сами. Я не просто так родила тебя. Ты не просто так случилась со мной. Я тебя выбрала. Я увидела свое будущее, и я его выбрала, и я бы никогда не осудила женщину, которая бы выбрала иначе. Я решила, что буду тебе матерью и семьей, и ты будешь частью меня. Я рассказываю тебе эту историю, но я не называю его твоим отцом.
Я не рассказывала тебе о дне твоего рождения? Ты родилась на месяц раньше, не слишком рано, чтобы врачи сочли тебя недоношенной, но достаточно, чтобы ты выглядела хрупкой и совсем крошечной, меньше всех других деток в больнице. Мне ты казалась пылинкой, перышком, и я так боялась, что ты умрешь. Ужасная мысль, я знаю. Но, пожалуй, первая в голове каждой матери: «Так много способов потерпеть неудачу…» Я боялась даже взять тебя на руки. Я лежала в больнице одна, и медсестра, видимо, пожалела меня, потому что прочла надо мной молитву. Из вежливости я ее не остановила. Но помню, как впервые подумала: «Мой Бог. Тебя ведь тоже никто не спрашивал, Мария. Никто не спрашивал, можно ли Богу сотворить из тебя храм и хочешь ли ты положить свою жизнь на священный алтарь».
Твоего дядю убили шесть месяцев спустя, ты еще пила из моей груди, еще спала в конверте у меня под боком. Избавлю тебя от подробностей и скажу лишь одно: мне снова пришлось делать выбор, снова ради тебя. И мне жаль, что я не могла предложить тебе ничего лучшего, Ана. Что не существует каких-то четких правил, согласно которым одни с рождения обречены на страдания, а другие проживают жизнь, не боясь наступления следующего дня. Это лотерея, Ана, слепая случайность. Монетка подброшена вверх, и мы появляемся на свет.
6. Жертва
Кармен
Майами, 2016
Кармен размещала вазу с букетом стрелиций среди льняных салфеток, ровно по центру стола, когда услышала этот гортанный рык, непрекращающийся клекот, вскоре переросший в тревожный вой. Похожие звуки издавала Линда, ее голубая сиамская кошка, когда над ее хищническими дерганьями издевалась какая-нибудь птица, бесстрашно порхая за закрытой стеклянной дверью. Но этот вой выходил далеко за пределы диапазона ее кошки. В этом вое явно слышалось что-то дикое.
Впрочем, что Кармен могла в этом понимать. Самыми дикими обитателями Корал-Гейблс были павлины, эти королевы красоты, лениво прогуливающиеся среди «Астон Мартинов», припаркованных на подъездных аллеях, спрятанных за изгородями. В зоопарке Кармен была ровно один раз, лет двадцать назад, в качестве сопровождающей на школьной экскурсии, когда Джанетт училась еще в начальной школе. Насколько она помнила, ни один лев там не рычал. Не рычали ни гепарды, ни белые тигры. В целом, поход в зоопарк оказался ничем не примечательным. Но все же она, наверное, видела хоть одну передачу о животных за свои шестьдесят с лишним лет (как тут упомнишь свой собственный возраст?), потому что где-то в архивах ее сознания образовалась мгновенная связь: шум исходил от дикого зверя, зверя, которому не место среди цивилизованных людей.
Она просила гостей приезжать к семи, сейчас было три. Индейка светилась под лампочками духовки, обрастая хрустящей корочкой. Она сервировала все пятнадцать мест за столом. Кармен остановилась на эклектичном декоре с традиционной символикой Дня благодарения и тропическими мотивами: рог изобилия, из которого каскадом сыпались осенние овощи, водруженный среди мраморных статуэток на столике в прихожей; одинокие и красные, как губная помада, гибискусы в хрустальных вазах, расставленных по гостиной.
Продолжая сжимать в руке несколько лепестков, упавших с ее центрального букета, в штанах для йоги и домашних тапочках, она вышла из дома, чтобы выяснить, что к чему. Кармен окинула улицу взглядом, посмотрев сначала налево, потом направо, но увидела то же, что и всегда: пустую, тихую и помпезную улицу, высокие баньяны, склонившиеся друг к другу, как любовники в поцелуе, образуя арочный свод. Ее соседи спокойно сидели по своим домам или уже уехали на ранний ужин. После смерти ее мужа — ей было мерзко даже вспоминать этого извращенца — она стала считать Корал-Гейблс самым очаровательным и уединенным районом на свете. Псевдоиспанские указатели улиц, увитые виноградником заборы и каменные ворота: все цветет, все покрыто эмалью, все на виду — и неизменная пустота, скрытая от глаз.
