Я не употребляла почти год — в жопу тех, кто говорит, что субоксон не считается, — но даже сейчас ловлю себя на том, что машинально прикидываю в уме: Сколько окси я смогу купить, если продам антикварную книгу, редкую коллекционную вещь? А потом вспоминаю, что даже без наркотиков мне все равно нужны деньги. Деньги, которых больше не дает мне мать. Деньги, которых я почти не зарабатываю на временных работах. Моя мать оплатила мою поездку на Кубу, но не проводила меня в аэропорт. Моя мать оплатила мою поездку на Кубу, но проверяла мои зрачки каждый раз, когда я говорила, что мне не хватает на продукты.
— Майделис, это просто потрясающе. Откуда они взялись? — спрашиваю я ее.
— Они были в стене.
Я смотрю на нее, не моргая.
— Бабушка нашла их в стене, типа, лет двадцать назад, когда расширяла дом.
Мне доводилось слышать о ценных артефактах, спрятанных за безобидной на вид штукатуркой в домах по всей Кубе, но только о драгоценностях, золоте, старых банкнотах, которые теперь ничего не стоили; я никогда не слышала о том, чтобы в стене прятали старинные книги. Возможно, я даже предполагала, что вся эта история была драматическим преувеличением, очередной слезливой байкой моей матери.
История моей матери заключалась в том, что в 1950-х и 60-х годах богатые кубинские семьи, планируя бежать от революции, иногда прятали ценные вещи в стенах своих домов. Тогда эти богатые семьи рассчитывали на то, что революция потерпит крах, а они — год или два позагорают в Майами, год или два поиграют в домино и полюбуются океаном. Более поздним иммигрантам позволялось покидать страну не более, чем с двумя сменами одежды и тремя парами нижнего белья. Это была моя мать.
Любые оставшиеся у них деньги или драгоценности, которые запрещалось вывозить из страны, переходили в собственность государства. Но эти семьи, рассчитывая вскоре вернуться на остров, заявить права на отнятую собственность и продолжить вести богатый образ жизни, зарывали сокровища в своих обширных усадьбах, закладывали драгоценности в фундаменты особняков, прятали наличные под половицами. Ходили истории о том, как эти некогда роскошные особняки в некогда элитных кварталах Гаваны разрушались прямо вокруг семей, живущих в них ныне, семей, в жизни которых наступала светлая полоса, когда они замечали сверкание рубинов и сапфиров, зовущих их из-под завалов.
— Майделис, это просто потрясающе, — повторяю я еще раз.
— Ну да, — говорит она, но, похоже, ей это совсем не кажется потрясающим.
Я краду книгу посреди ночи. Бабушка и Майделис спят.
Стрекочут сверчки, мухи, жужжа, влетают и вылетают в прорези деревянных ставен. Так просто. Я пробираюсь по коридору на цыпочках, беру с полки «Отверженных», несу в свою комнату и прячу на дно своей «гусано» под рубашками.
В замкнутом пространстве комнаты — бабушкиной комнаты, которую она уступила мне, гостье, — я лежу, распластавшись морской звездой на кровати, и слежу за мучительно медленным вальсом лопастей вентилятора надо мной. Я твержу себе, что все в порядке, никто не заметит, что когда-нибудь мое финансовое положение выправится и я вернусь на Кубу. Я верну бабушке, кузине, всей моей семье, верну в сто раз больше того, что я выручила за книгу. Интересно, какую сумму готов заплатить букинист за такую редкую вещь и сколько счетов я могла бы с нее оплатить, сколько месяцев арендной платы, сколько ночей без пота, стекающего со лба на уже промокшую подушку. Я скучаю по своему кондиционеру в квартире в Майами. Я так ненавидела эту квартиру, а теперь я по ней скучаю. По этой квартире с облупившейся краской и плесенью в ванной, единственной, которую я могла себе позволить после того, как мать перестала давать мне деньги.
С утра я просыпаюсь раньше бабушки и Майделис и варю им кофе. Их забавляет, что такая «юми», как я, смогла приготовить хороший эспрессо на плите, которая и держится-то на честном слове. Бабушка вручает мне семена, дать корма петуху, курам и guanajos
[78], и я иду по земле, сыпля зерна щедрой рукой, как девочка в церкви — цветочные лепестки. Майделис пользуется переполохом пернатых, чтобы забрать яйца. Она говорит мне, что ей здесь нравится, здесь она отдыхает от гаванской суеты. Я скучаю по суете. Я провела в Гаване всего неделю, прежде чем мы с ней приехали сюда, в гости к нашей бабушке. Мы жарим яичницу, и желтки практически красные от семян ateje
[79].
Я говорю себе, что там полно книг и помимо «Отверженных». Я говорю себе, что никто не заметит пропажи одной книги. Я говорю себе, что вообще-то делаю бабушке одолжение. Она понятия не имеет, насколько ценными могут оказаться эти книги, а здесь их как пить дать поест моль или их унесет ураганом. Чудо, что они продержались так долго. Я спасаю эту книгу, обеспечиваю ей достойное место в мире, потому что такой исключительной вещи непременно нужно место в мире.
Когда бабушка замечает пропажу, я в Камагуэе уже неделю. Каждый день незаметно перетекал в следующий, с долгим сидением на крыльце, с долгими прогулками по грунтовым дорогам, с долгими визитами любопытных соседей, которые узнавали о моем прибытии, даже живя за много миль.
Бабушка просто заходит на кухню, когда я сижу там и чищу сапоту, и сообщает, без тени гнева или каких-то эмоций:
— El negro украл одну из моих книг.
— Что? — переспрашиваю я, в то время как внутри меня все электризуется.
— «Отверженных». У меня была книга… первое издание испанского перевода. Редкая книга, стоит больших денег.
Я удивлена, хотя с чего я, собственно, взяла, что бабушка не будет всего этого знать? Снова, уже в который раз за эту поездку, меня застает врасплох откровение, которое не вяжется с моими представлениями о Кубе и кубинцах. Они могут интересоваться раритетными изданиями! А почему нет? Я думала, что подобные эстетические удовольствия не найдут отклика у кубинцев, которые наверняка заняты более насущными делами, мечтают о более приземленных приобретениях и не заметят антикварную драгоценность, всунутую на заросшую пылью книжную полку. Теперь это кажется мне очередным проявлением моей наивности. Я чувствую себя бестолковой туристкой, познающей мир, который кажется мне родным на уровне чувств, но явно таковым не является.
— Это очень важная книга. Она была в нашей семье целую вечность. Она досталась мне от моей прабабушки. Знаешь ли ты, что я много лет прятала ее в стене? Вот насколько эта книга важная. А он украл ее.
И снова я не понимаю. Майделис сказала, что бабушка нашла книгу в стене. Она не сказала, что сама бабушка ее там и спрятала. Неужели выходит, что бабушка тоже когда-то была богатой и хотела уехать? Но это противоречит ее взглядам. Какая-то бессмыслица.
— Почему ты решила, что это он украл, abuela? — говорю я, отодвигая от себя тупой нож и кладя сапоту на стол.
