– Она ждала нетипично долго? Как я понимаю, она находилась здесь всего четыре месяца.
– Да нет, это обычная практика. Но ожидание, как я полагаю, сказывается на людях по-разному. Оно может быть очень изматывающим.
– А вы придерживаетесь того же мнения?
– Я?
– Вы думаете, что она утопилась?
– Я не специалист. Не знаю, что и думать. Я ведь не занималась расследованием дела. Возможно, он, этот…
– Александер.
– Да, Александер. Возможно, он обнаружил какие-то неизвестные мне факты, – пожала плечами Доура.
«Вот уж в этом я сильно сомневаюсь», – подумала Хюльда, но от соблазна произнести эти слова вслух удержалась.
– Но ведь у вас, должно быть, сформировалось какое-то мнение – вы же были с ней знакомы.
– И да и нет. Здесь много работы – кто-то приезжает, а кто-то уезжает. Так же случилось и с ней. А у меня просто нет времени думать о каждом конкретном человеке.
– То есть вы ею не интересовались?
– Не до такой степени… Не больше, чем остальными нашими жильцами. Это мой бизнес, вы же понимаете. Я зарабатываю этим на жизнь. Для тех, кто здесь проживает, речь зачастую идет о жизни и смерти, а я всего лишь заведую общежитием и стараюсь делать это насколько возможно хорошо.
– Есть ли здесь кто-то другой, кто знал Елену лучше?
Было видно, что Доура задумалась.
– Вряд ли. По крайней мере, сейчас. Как я и говорила, здесь никто надолго не задерживается.
– Значит, никого, кто проживал бы у вас в один период с Еленой, уже не осталось?
– Ну почему же? Вероятно, кто-то и остался…
– Это можно выяснить?
– Полагаю, что да.
Доура включила ноутбук и застучала пальцами по клавишам. Некоторое время спустя она наконец сказала:
– Двое мужчин из Ирака – они пока здесь. Вы можете с ними переговорить. И еще одна сирийка.
– Я могу переговорить и с ней?
– Не думаю.
– Почему?
– Ее сейчас нет. Утром они куда-то уехали с адвокатом. Наверное, в Рейкьявик. В ее деле что-то сдвинулось, слава богу. А так она сидит целый день взаперти у себя в комнате – даже поесть редко спускается. Подробностей я не знаю – адвокат не будет же мне докладывать. Просто, глядя на них, я подумала, что забрезжила какая-то надежда. Хотя полной уверенности тут быть не может.
– А Елена? Как она себя вела? Как продвигалось ее дело?
– Понятия не имею.
– С ней работал адвокат?
– Полагаю, да, но сейчас я уже и не припомню, кто это был. Если я вообще это знала.
– Но предположить вы можете?
– Зачастую это одни и те же люди, – сказала Доура и продиктовала Хюльде три имени.
– Вы не могли бы показать мне комнату Елены? – спросила Хюльда.
– А почему вы вообще снова взялись за это дело? Его же закрыли.
– Не совсем.
– Что вы имеете в виду? Разве это не самоубийство?
– Расследование не завершено. Покажите мне комнату Елены, если вас это не затруднит.
– О’кей, – сказала Доура, настроение которой портилось на глазах. – Можно и повежливее. Кому хочется быть замешанным в таком деле?
– А вы в нем замешаны?
– Ну вы же понимаете, о чем я. Комната на втором этаже, но там сейчас другой жилец. Мы не можем просто так туда заявиться.
– Вы не могли бы проверить, там ли он сейчас.
С надменным выражением лица Доура вышла из кабинета и быстрым шагом направилась вдоль коридора к лестнице. Хюльда последовала за ней. Поднявшись на второй этаж, они остановились перед одной из дверей, и Доура постучала в нее. Им открыл молодой человек. Доура объяснила ему по-английски, что полиции нужно осмотреть комнату. Мужчина явно встревожился и спросил на ломаном английском:
– Меня хотят отправить домой?
Он повторил вопрос несколько раз, пока Доуре наконец не удалось заверить его, что никто его домой отправлять не собирается и визит полиции не имеет к нему никакого отношения. Молодой человек чуть не прослезился от радости и облегчения. Потом он с долей сомнения позволил им войти, хотя Хюльда и понимала, что он совсем не обязан этого делать. Ей даже стало слегка неловко – мужчина находился в Исландии на птичьих правах и вряд ли посмел бы отказать представителю полиции, даже имея на это все основания. Но цель оправдывает средства – времени у Хюльды было не так уж и много.
– Она говорила по-английски? – спросила Хюльда, когда они наконец оказались в комнате.
Иностранец стоял в коридоре, в смущении наблюдая за ними.
– Что, простите? – Доура окинула комнату взглядом.
– Я имею в виду Елену.
– Нет, она ни слова не знала по-английски. Только по-русски разговаривала.
– Поэтому вы и недостаточно хорошо ее знали?
Улыбнувшись, Доура покачала головой:
– Нет, не поэтому. Я вообще здесь никого не знаю достаточно хорошо. Не важно, на каком языке люди говорят.
– Комнатка совсем маленькая.
– Ну, здесь ведь не пятизвездочный отель, – парировала Доура.
– Она тут одна жила?
– Да. Она была тише воды ниже травы, как мне помнится.
– Тише воды ниже травы?
– Ну да. Спокойная, понимаете? Не все такие – на некоторых это ожидание отражается нелучшим образом.
В комнате стояла кровать, стол и что-то похожее на шкаф. Там были и некоторые предметы личного пользования. На кровати лежали тренировочные брюки, а на столе – недоеденный сэндвич.
– Телевизора нет? – спросила Хюльда.
– Я же говорила: это не пятизвездочный отель. У нас есть телевизор внизу, в общей комнате.
– Здесь не могло остаться каких-то ее личных вещей?
– Ой, этого уж я не вспомню. Вообще, если люди куда-то пропадают, я выбрасываю их вещи.
– Или если люди умирают.
– Ну да.
Осмотр комнаты никак не продвинул Хюльду в ее расследовании – по крайней мере, ей так показалось. Она еще раз обвела помещение глазами, силясь найти хоть какую-то зацепку, чтобы получить представление о том, как тут жилось несчастной девушке в последние месяцы до гибели. Каково ей было в этой холодной казенной комнате, в чужой стране, где никто не понимает ее языка? Хюльда на короткое мгновение закрыла глаза в попытке проникнуться этой атмосферой, но уловила лишь запах супа, который расплывался из кухни по всему зданию.
VII
Перед тем как уехать, Хюльда побеседовала с двумя иракцами. Один из них сносно говорил по-английски, так что диалог в основном велся с ним. Мужчины находились в Исландии уже больше года и были явно рады пообщаться с инспектором полиции, – вероятно, в их глазах Хюльда воплощала все органы власти. Прежде чем перейти к делу, ей пришлось выслушать поток критики и жалоб на судопроизводство и на то, как несправедливо обращаются с людьми в их положении. Выяснилось, что они помнят Елену, но в основном по причине того, что она так внезапно умерла. Они с ней никогда не разговаривали, поскольку не знали ни слова по-русски, так что вести беседы с Еленой просто не могли.
