Открывает чистую страницу и приступает к делу. Вскоре под ее рукой Галлант обретает форму, превращаясь из нескольких штрихов в строение со стенами и окнами, дымоходами и крутыми скатами крыш. Вот его крылья, вот балкон бальной залы и дверь в сад. Вот эркер – только у него во всем особняке нет ставен, а за стеклом виднеется темный силуэт рояля. Она как раз пририсовывает Эдгара на лестнице – легкие очертания, лишь тень на огромной стене дома, когда слышит в саду шаги.
Движение – тоже своего рода «голос». Оливия узнаёт человека по походке. Эдгар слегка шаркает, одна нога у него ступает тяжелее другой. У Ханны твердый короткий шаг, на удивление тихий. Мэтью идет широко, но тяжело, будто ботинки слишком много весят или велики ему.
Заслышав, как он топает по тропинке, Оливия поднимает взгляд: кузен натягивает садовые перчатки. Она ждет, когда Мэтью посмотрит на нее и снова отпустит едкое замечание, но тот молчит, лишь опускается на колени и принимается возиться с розами. Сорняки не могли вырасти так скоро, и все же они есть, Мэтью рвет и рвет серые плети.
Рукава его закатаны, и на запястьях, там, где оканчиваются перчатки, виднеются синяки. Он такой худой, что становится страшно: если солнце подсветит Мэтью с нужной стороны, можно будет смотреть прямо сквозь него. Оливия подталкивает к нему тарелку с остатками тостов. Фарфор скрежещет по камню, и Мэтью окидывает кузину взглядом.
– У меня все нормально, – глухо, машинально отзывается он, а у самого вид похуже, чем у большинства гулей. Поэтому Оливия еще раз подталкивает к нему тарелку, и та снова издает жуткий скрежет. Мэтью раздраженно хмурится, и Оливия мрачно взирает на него в ответ. Секундой позже он все же снимает перчатку и берет тост. Благодарности она не слышит.
Оливия снова принимается рисовать Галлант, но ее по-прежнему одолевает ощущение, что за ней наблюдают. Она смотрит на Мэтью, но тот, склонив голову, весь отдался работе. Оливия бросает взгляд через плечо, но позади только стена.
Тогда она разворачивается, принимается листать блокнот, пока не находит незавершенный набросок, и сравнивает рисунок и стену, пытаясь понять, в чем закавыка. Оливия в задумчивости постукивает карандашом по бумаге, когда на блокнот падает тень Мэтью.
Он таращится на страницу, и взгляд его застывает при виде стены. Оливия, затаив дыхание, ждет, что кузен скажет, но Мэтью молчит, тогда она открывает чистый лист и пишет: «Что случилось с твоим отцом?»
Но когда показывает вопрос кузену, тот едва косится на него и тотчас смотрит в сторону. Оливия настойчиво подсовывает ему листок, заставляя прочесть, но взгляд Мэтью отказывается замечать слова.
– Зря время тратишь, – бормочет он, и, наконец, Оливию осеняет.
Это не потому, что Мэтью не хочет читать. Он просто не может. Догадавшись по выражению ее лица, что она все поняла, кузен хмурится.
– Я не дурак, – резко бросает он.
Оливия качает головой. Уж ей ли не знать, каково это, когда люди судят тебя только по твоим недостаткам.
– Просто… Я так и не понял, как это делается. Буквы скачут перед глазами. Все слова путаются.
Оливия кивает и вновь принимается царапать карандашом по странице.
– Говорю же, – бурчит Мэтью, но Оливия поднимает указательный палец, молчаливо веля подождать, а сама рисует быстро, как только может.
На бумаге возникает образ мужчины, не тот, каким Оливия застала его у выхода в сад, полупризрачный, а такой, каким она увидела его в портретной галерее. Артур Прио́р. Оливия поворачивает рисунок к кузену; с тем же успехом она могла хлопнуть дверью у него перед носом.
– Он умер. Неважно как.
Мэтью задумчиво смотрит вдаль, мимо садовых деревьев, на стену.
Оливия переворачивает страницу и заносит над ней карандаш. Она все еще придумывает, как воплотить вопросы в рисунках, когда Мэтью произносит:
– У ворот всегда должен стоять Прио́р. – Его тихий голос пронизан горечью, но фраза будто заучена наизусть. – Всегда. Так говорил отец. Словно мы всегда жили в Галланте. Но это неправда. Прио́ры его не строили. Галлант уже был здесь. Он воззвал к нашей семье, а мы, как идиоты, повиновались.
Оливия в замешательстве хмурится. Дом не писал ей письмо. Кто-то из его обитателей это сделал. Тот, кто хотел возвращения Оливии. Кто объявил себя ее дядей.
– Однажды мы пришли в Галлант и теперь не можем его покинуть. Мы привязаны к нему, прикованы к дому, стене и тому, что позади нее, и это не кончится, пока жив хоть один Прио́р.
Отец сказал, я последний.
– Ты уже начала его слышать? – Горящим взглядом Мэтью смотрит прямо на нее. – Он приходит в твои сны?
Оливия неуверенно качает головой. Кто знает, что кузен имеет в виду. Сны ей снились дважды, оба раза о матери. Но в памяти всплывает голос Мэтью, резкий стон, что она слышала прошлой ночью.
– Ты не представляешь, каково это, – говорит он, и лицо его искажается от боли. – Что это может с тобой сотворить, чего стоить.
Да о чем речь?.. Оливия тянется к его руке, но Мэтью уже отодвигается, напоследок еле слышно пробормотав:
– Если он еще не нашел тебя, значит, еще есть время.
А потом он решительно уходит по тропинке. Ясно, пошел искать Ханну, чтобы поинтересоваться насчет машины. Оливия прижимает ладони к вискам, где зарождается боль. Слова Мэтью похожи на записи матери, еще одна никчемная загадка. Почему ее семья не может изъясняться просто? Оливия переводит взгляд на рисунок.
…Прикованы к дому, стене и тому, что позади нее…
Оливия рассеянно глядит вдаль. Кузену явно нездоровится. Он не ест, не спит, говорит о проклятиях, воротах, но у края сада громоздятся лишь крошащиеся камни. Поднявшись, Оливия осматривается. Мэтью и след простыл. Не видно и Эдгара, хотя лестница все еще стоит у дома.
Оливия не направляется прямо к стене. Ее будто… влечет к ней. Через сад, мимо последнего ряда роз, вниз по мягкому, заросшему травой склону.
Старый гуль на кладбище смотрит ей вслед. Он не покидает сад, но Оливия видит, как призрак опускает голову и складывает руки на груди, явно недовольный ее прогулкой к стене. Знаю, знаю, думает Оливия. Но не останавливается.
Подойдя к стене, она, наконец, понимает, почему рисунок не получался. Все дело в свете. Похоже, лучи солнца не озаряют ее так, как полагается, хотя светило сейчас позади ограды, и та отбрасывает на склон свою тень. Солнце должно проливаться на камни, но, кажется, свет их не достигает, тени изгибаются и собираются лужицей у стены. Ступая в эту странную тень, Оливия слегка вздрагивает.
А потом, наконец, замечает дверь.
Не верится, что Оливия не видела ее раньше. Старая железная створка чуть темнее, чем окружающий камень, и если бы свет попадал на нее, возможно, Оливия обнаружила бы ее раньше. Теперь же, углядев дверь, не представляет стену как сплошной камень.
