В центре стола лежала небольшая стопка зеркал. Некоторые были новые, другие серебрёные, третьи – с трещинами, но попадались и целые. На всех не хватило, поэтому девочкам пришлось делиться, использовать любую возможность, чтоб украдкой себя рассмотреть, в результате условия, угол зрения и падающий свет всякий раз отличались. И вот, когда время вышло и портреты прикрепили к стене, комната оказалась полна разнообразных лиц, и все они были неправильными.
Кривое отражение, странное, пугающее.
Именно это видит Оливия, глядя на дом за стеной.
Все отличительные признаки верные, но расположены как-то не так. Будто рисунок, сделанный почти по одной лишь памяти, или контурный набросок, когда перо не отрывается от бумаги и все линии сливаются в нечто абстрактное, передавая условное впечатление.
Сумерки почему-то уже угасли, и небо залила чернота. Нет ни луны, ни звезд, и все же небо не пустое.
О нет, оно похоже на озеро – безбрежный простор темной воды. Это обманчивая тьма. Та, что заставляет видеть несуществующее. Или что-то скрывает. Тьма, которая живет в пространствах, куда не стоит заглядывать, чтобы не встретиться с ответным чужим взглядом.
Оливия пятится, прижимается к стене, думая, что там камень, и вздрагивает, когда вместо него ощущает железо.
Дверь.
Оливия толкает, но створка не поддается. Ищет замочную скважину и не находит даже ручки, ничего: на железе лишь тонкий слой мусора, засохший плющ и листья, которые облетают, как хлопья ржавчины или обгоревшая кожа.
Оливия заглядывает в узкую щель и едва не падает от облегчения, увидев Галлант – настоящий Галлант. Дом все еще возвышается на той стороне, а сад окутывают сумерки. Оливия вспоминает странную скульптуру в кабинете, пару домов, обращенных друг к другу в окружении изогнутых сфер.
В окне движется тень – Ханна, и Оливия колотит в дверь, надеясь, что шум донесется туда, долетит эхом, но нет. Железо поглощает его как шелк, пух или мох.
Ханна поднимает руку и закрывает ставни.
Запираясь от тьмы. От Оливии.
Она отступает, и вдруг под ногой что-то хрустит. Оливия смотрит вниз: на земле рассыпана горстка маленьких белых зернышек. Наклоняется за одним, нащупывает острый кончик, и только тогда понимает: это не зернышки вовсе, а крошечные зубки. Приглядевшись внимательнее, она находит и пригоршню других косточек, тонких и хрупких. Кусочки клювов, лапок и крыльев.
Так вот куда подевалась вся живность Галланта…
Оливия даже не подозревает, что сжимала маленький зуб в кулаке, пока тот не подпрыгивает. Он трепещет, будто пчела, в ее хватке. Оливия ахает – ладонь пробирает холодом, – и разжимает руку, но на землю падает уже не вздрагивающий обломок кости, а мышка.
Крошечное покрытое серой шерстью создание мчится в увядший сад. Уставясь на свою опустевшую ладонь, Оливия гадает – какого черта здесь творится, может, она упала в поле и ударилась головой? Может, это очередной сон?
Она смотрит на дом – дом, что вовсе не Галлант.
Ставни распахнуты, и окна залиты бледным светом. Источник его где-то внутри. На миг Оливия замирает, что делать дальше – непонятно. Жаль, с собой только дневник, но нельзя же торчать здесь, под этими жуткими небесами, как одинокое дерево на опушке. Вернуться она, похоже, не может, поэтому ноги сами несут ее к дому; сухая, словно пергамент, земля шуршит под галошами, чересчур громко в тиши сада. Даже ветер, кажется, затаил дыхание, пока Оливия крадется вперед, желтые галоши так и светятся в этом угольно-черном мире (непонятно, ночь ли его обесцветила или он вовсе лишен красок).
Увядшие цветы вокруг склонили головы на тонких сухих стеблях, и кажется – дунь на розы, и все лепестки опадут. Ветки деревьев обнажены, осталось лишь немного листьев, которые выглядят так, будто погибли, едва родившись. Все они иссохшие и ломкие.
Хрупкая роза клонится к Оливии, и та, полагая, что лепестки растрескаются и осыпятся, гладит бутон кончиками пальцев, но их вдруг словно покалывает иголками. Это словно предчувствие боли, когда у тебя соскальзывает нож и режет плоть, за миг до того, как пойдет кровь. Отдернув кисть, Оливия изучает кожу, но укола нет и следа, только странный холод ползет по ладони. Она вздрагивает и трясет рукой.
А потом видит: растение, которого она коснулась, уже не мертво, оно пышно цветет. У него пробиваются новые бутоны, пара мгновений – и усеян весь куст. Оливия ошеломленно смотрит, разрываясь между желанием убежать или провести рукой по другим цветам, просто чтоб увидеть, как они оживут. Ее останавливает только собственная все еще холодная ладонь и то, как роза тянется к ней с голодной жаждой.
Оливия отступает, рассматривая нависший над садом дом.
Есть ли там дверь, выходящая на вершину склона, или придется обогнуть сад, подняться по ступеням парадного крыльца, постучать и дождаться ответа? От этой мысли Оливию пробирает дрожь, пальцы крепко сжимают потертый зеленый томик.
Оливия направляется к черному ходу, остановившись только снять обувь – резина слишком звонко топает, и цвет чересчур яркий, в таком безмолвном месте все это выдает, словно голоса. Синее платье тоже яркое, но с этим уже ничего не поделать. Оливия оставляет галоши у двери и вдруг чует, как что-то шевелится слева в саду. Она скорее чувствует, чем слышит звук, и оборачивается, ощупывая взглядом темноту.
Среди увядших цветов стоит призрак: женщина примерно одних лет с Ханной.
Оливия может видеть сквозь нее, словно через рваную занавеску, но на сей раз призрак явил не просто локоть или щеку. У него ноги и руки, а в одной из них – кинжал. А еще, когда Оливия в упор смотрит на видение, оно не исчезает. И даже не думает таять или покрываться рябью, просто таращится в ответ. Есть что-то знакомое в очертаниях подбородка пожилой дамы, морщинах на лбу.
Но от выражения ее лица у Оливии по коже бегут мурашки. На нем написан страх.
Она смотрит мимо призрака, в последний раз окидывает взглядом стену: ворота плотно закрыты, края ограждения размыты туманом. Оливия тянется к двери особняка – хватается за ручку, и кажется, что створка растает или рассыплется, обратится в прах или дым, призрачная дверь призрачного дома. Но ручка вполне осязаемая. Оливия ее поворачивает, дверь распахивается, и гостья входит внутрь.
И что теперь делать?
Оливия думала, стоит переступить порог, ответ сам бросится ей в глаза, как вытряхнутая из ткани пыль. Но дверь – просто дверь, а холл за ней – просто холл, и, осматриваясь, Оливия видит вокруг тот же знакомый Галлант, только мрачный, бесцветный, но кроме этого там ничего нет. И никого.
И все же, сдается ей, она не одна.
Оливия прижимает к груди зеленый дневник – как жаль, что она не взяла другой томик, красный, в котором мать писала раньше! – и пытается вспомнить строки.
Самый высокий из слуг-теней нашел меня в холле.
