До тех пор, пока монстр не начинает смеяться.
– Забавный трюк, – говорит он, шагая к ней. – Но я – хозяин этого дома. – Еще шаг. – И мертвые здесь повинуются мне.
Он взмахивает рукой, будто разгоняя дым, и гули, вздрогнув, развеиваются. Осыпаются прахом на пол, и Оливия вновь остается одна.
Солдаты смыкают круг.
Остается лишь драться.
Она дерется отчаянно, как в Мерилансе, когда подружки Анабель накинулись на нее, дерется из последних сил, пользуясь всеми знакомыми ей грязными приемчиками, как девочка, которую вышвырнули в мир и которой нечего терять.
Но этого мало. Перчатка смыкается на ее руке, толкая в прикрытую доспехом грудь, и последнее, что видит Оливия, прежде чем потерять сознание, – блеск наплечника возникшей рядом третьей тени.
– Осторожнее с руками, – велит хозяин, но тут голова Оливии взрывается от боли, силы покидают руки и ноги, и мир наливается чернотой.
Глава двадцать шестая
Он умер.
Кот, которого Оливия видела летом на жестяной крыше, старый брюзга, напоминавший матушку Агату. Однажды Оливия сбежала к садовому сараю и нашла кота скрючившимся на земле.
Он был такой хилый и тощий.
Под шерстью прощупывались кости. Оливия присела на корточки, погладила мягкий бок, словно животное просто уснуло. Словно в ее силах было вернуть его к жизни.
Проснись, думала Оливия, и по щекам струились слезы, хотя глупого кота она вовсе не любила.
Оливия похоронила его в садовом сарае, надеясь, что кот станет ей являться. Что однажды краем глаза она увидит очередной силуэт во тьме.
Оливия забыла об этом. Разве не странно? Совсем забыла.
Мир возвращается отдельными фрагментами.
Шелестом переворачивающихся страниц. Серебристым светом, что ложится на осыпающиеся стены. Затхлой тканью под щекой.
Оливия лежит на диване. Это диван в гостиной, спустя мгновение понимает она. Сюда Ханна привела ее в первый вечер в Галланте. Измученная и смущенная, она стояла здесь, Ханна и Эдгар спорили, что с ней делать, а потом ворвался Мэтью, выхватил у экономки письмо и швырнул в камин.
Огонь больше не горит, от камина остались одни развалины. Бархатное кресло. Приземистый столик, а на нем какой-то предмет… Шлем. Из того же блестящего металла, что наплечник, нагрудная пластина и перчатка. Оливия хмурится, мысли ее путаются.
Руки девочки связаны серой веревкой. Оливия резко садится, отчего начинает кружиться голова и перед глазами все расплывается. А когда неприятные ощущения проходят, она понимает, что не одна.
Темная гостиная окружена солдатами. Широкоплечий ждет у двери. Худощавое создание прислонилось к стене. Коротышка облокотилась на спинку дивана.
А в бархатном кресле устроился их хозяин с сине-черной розой в руке, на коленях у него – открытая книга.
– Оливия, Оливия, Оливия… – бормочет он, и по коже девочки бегут мурашки, когда она мельком замечает на обложке книги витиеватую «Г». Монстр продолжает: – Я шептала это имя тебе в макушку…
Она вскакивает и бросается к хозяину, к дневнику матери, но крепкая рука тотчас обхватывает ее талию.
Широкоплечий солдат тащит Оливию назад, миг – и она уже на диване. Лязгает перчатка: коротышка опускает руки на плечи беглянки, не давая подняться.
– Говорят, если любишь, отпусти… – продолжает хозяин, и голос его разносится по комнате, – но я чувствую лишь горечь утраты.
Со скучающим видом он листает страницы и открывает последнюю.
– Помни, тени не настоящие, – он поднимает на нее молочные глаза, – сны не причинят вреда, ты будешь в безопасности, если станешь держаться подальше от Галланта.
Он закрывает дневник.
– Что подумала бы твоя мать, окажись она здесь? – Хозяин бросает книжицу на столик рядом со шлемом, поднимая облачко пыли. – Хорошо, что ее нет.
Он поднимает розу: это одна из куста, который Оливия вернула к жизни. У цветка большой бутон и лепестки точно бархатные.
– Вон, – роняет хозяин, и на миг Оливии кажется, что он обратился к ней, что он ее отпускает. Но приказ был отдан солдатам.
Широкоплечий выходит, за ним – коротышка. Тонкое создание медлит, но лишь на секунду, а затем исчезает в коридоре.
Дверь закрывается. Они остаются наедине.
Оливия сжимает пальцы. Нож Эдгара пропал, и она приглядывается к обломкам разбитого камина. Возможно, найдется какой-нибудь небольшой и острый…
Ее внимание снова привлекает голос.
– Любопытный дар, – говорит хозяин, рассматривая розу. – Из нас выйдет отличная команда.
Он подносит цветок к носу, вдыхает аромат, и роза снова чахнет. Лепестки увядают, головка клонится, листья скручиваются, как сухая бумага. Роза умирает, а щеки хозяина на миг окрашивает тусклый румянец, мелькнув, будто рыбка под водой.
Роза превращается в пепел, но тот не рассыпается, а кружится в воздухе над ладонью, что держала цветок.
– Одно дело придать смерти форму, – задумчиво произносит хозяин, и пепел превращается в чашу для причастия. – Другое – вдохнуть жизнь.
Щелчок пальцев, и чаша исчезает.
Порывшись в кармане, он достает кривой предмет. Весь белый, только острие черное, будто его макнули в чернила. Осколок кости. Хозяин протягивает его Оливии, и в тот же миг узы у нее на запястьях рассыпаются.
– Покажи, – требует он.
Оливия будто застывает. Следовало бы отказаться, просто чтобы ему досадить, но внутри появляется зуд. Неукротимое желание. Пальцы так и горят. И в глубине души возникает кое-что еще. Вопрос. Задумка…
Хозяин вкладывает кость ей в руку, и ладонь начинают покалывать искры жизни. Они зарождаются прямо под кожей и жаждут освобождения.
«Живи!» – приказывает Оливия, направляя это ощущение из руки в осколок кости, и тот становится клювом, потом вороньим черепом, скелетом, обрастает мускулами, кожей и перьями. В мгновение ока птица обретает форму, широко разевая клюв, будто хочет каркнуть, но единственный звук в гостиной – негромкий смех хозяина.
Ворона щелкает клювом, косясь черным глазом на Оливию, и на миг та изумляется своему дару, силе, сосредоточенной в ее руках.
А потом…
«В бой!» – велит она, и ворона взмывает в воздух, обрушиваясь на создание в кресле; Оливия тотчас вскакивает и мчится к двери, хотя слышит: птица попалась. Слышит, как хрустит, ломаясь, шея вороны, слышит, как хозяин говорит: «Моя дорогая племянница. Признаться, доподлинно мне неведомо, где ты сейчас обитаешь».
