«Это полная чушь», — сказал старый Гистли с Ручья. «Просто это совсем не так. Правильнее было бы посмотреть на человеческую природу иначе: человек катит камень вверх по склону горы, чтобы оставить его на вершине, а все следующие камни он будет ставить вокруг первого так, чтобы получился красивый маяк из камней, указывающий путь. Человек всегда хотел оставить память о своём труде». Другой философ, которого читали в датском переводе, говорил, что экзистенциальная дилемма человека состоит в том, что в этом мире ему приходится постоянно делать выбор, что и является причиной его несчастья. Я помню, как Йоустейн спрашивал своим тихим, хриплым голосом, напоминающим дальний крик на пустоши, нужно ли человечеству каждое утро проводить много времени в размышлениях о том, что лучше съесть на завтрак: хлеб или камни?
«Нет, послушай, дружище…», — вступил в разговор Гюннар со Стадного Мыса. Гюннар слышал, что этот философ днями просиживал в кафе где-то в большом городе, держа перед собой меню, и он использовал свой собственный экзистенциальный опыт как основу теории о жизни всех людей. Теории о том, что в жизни, как в меню, нужно всё выбирать. Таков был характер наших дискуссий. В них участвовали люди, у которых была своя точка зрения на смысл жизни. В них был природный ум, и ни в одной школе им не говорили о том, как нужно думать. Они думали сами. Таких людей уже нет, и едва ли таких растят сейчас в Рейкьявике.
Здесь, в сельской местности, я был нужным человеком. И даже если я таким не был, то, по крайней мере, таким было моё самоощущение. И в этом вся разница. Здесь я видел продукты своего труда. Мне ещё не было пятидесяти, когда я пошёл на встречу со старым Йоуном Эйстейнссоном, директором Сельскохозяйственного банка, и вернул ему все свои займы.
Разве горожане не жалуются на непричастность к миру, на то, что они бесчувственны и тупы, разве они не ищут утешения в наркотиках и внебрачных связях? И тогда их единственный вопрос заключается в том, не лучше ли немедленно расстаться с жизнью. Или лучше немного подождать. Что может быть ужаснее ожидания того момента, когда жизнь завершится? Вместо того чтобы браться за дело и приносить домой заработок. А потом они сочиняют стихи и пишут рассказы об одиночестве и холоде городской жизни. А почему они уехали из сельской местности? Кто просил их об этом? Если вся жизнь — это поэзия, как они говорят, то разве не больше свежести и добра на полях и лугах, разве не ярче здесь дневной свет и не сильнее ощущение свободы? Знаешь, Хельга, я слышал, что древнегреческие и римские поэты, великие философы и мудрецы сравнивали жизнь с мечтой и поэзией. Однако нет нужды искать озеро за ручьём. Об этих вечных истинах можно было бы узнать, просто обратившись к моей бабушке, которая не умела ни читать, ни писать, но могла рассказать стихотворение, сочинённое неизвестным поэтом; это стихотворение никогда не считали достаточно хорошим и не записывали:
Жизнь — это восторг и мечта,
Буруны и шхеры,
Бурный поток,
Шторм и штиль,
Туман и пороша,
И свет, и цветение,
Но никто не видел, что же там, за горами,
Уходящими высоко в небо.
Я не говорю, что здесь всё прекрасно и люди — ангелы во плоти. Конечно, есть клевета, зависть и тому подобные глупости. Однако эти же люди в крайнем случае могут одолжить шину для трактора. Даже взять Ингяльда с Холма — он помогал мне, когда я в этом нуждался. Он уважал меня, хотя у нас были разные взгляды. И когда он произнёс эти слова о том, что Унн нужно ущипнуть сзади, я знал, что так делали с коровами, которых было трудно оплодотворить, и это был единственный способ решения проблемы, который мог прийти ему в голову. Он не имел в виду ничего дурного. Я видел по его глазам, что он желал мне добра, милый человек.
Я научился толковать фырканье быков. Почувствовал в животных волю природы, которая захватывает и воодушевляет меня. Я видел синего альва и слышал, как стучали в дверь духи — спутники человека. Ощутил тайные силы, сосредоточенные в холмах и на заколдованных местах, и прогнал духов земли, когда моя лошадь упёрлась и не захотела идти дальше. Узрел извечный свет. Никто не понимает, как можно узреть извечный свет, но даже если никто этого не понимает, это для меня ничего не меняет. Я научился видеть смысл в облаках, птицах и в поведении собаки. Осознал чудо заселения этой страны и ощутил величие её коренных жителей. Уловил беспокойство листвы во время лунного затмения. Когда я ехал на тракторе, я смотрел вверх на склоны и ощущал, что моя душа поднимается ввысь. Я слышал, как мой желудок отозвался урчанием на раскат грома — мал человек под огромным небом, — слышал шёпот ручья, говорившего мне о том, что он вечен. Я полюбил землю и относился к ней как к своей возлюбленной. Держал в руках мощного лосося. Пусть лиса научит меня сметливости. Я заметил симпатию в глазах тюленя, когда однажды пощадил его. Увидел жестокость рыбы-меч, испытал на себе нежность материнской любви и нашёл укрытие от мира там, где спят лебеди. Я купался в воде, заряженной солнечным светом, а не в тусклой жидкости водопроводных труб, используемых цивилизацией, и почувствовал большую разницу. Заблудившись однажды во время бурана, который заставил лошадь идти вверх по горным склонам, я положился на инстинкт лошади и дал ей возможность благополучно вернуть меня домой. Я стрелял в гадящего лиса. Видел, как опрокинулся айсберг. На совете общины я запустил круглопёром в голову председателя. Забыл труп. Нашёл прокопчённое тело. Жил только на обещаниях в суровые зимы начала шестидесятых, писал, заполняя лакуны бытия, и понял, что большие сны могут сниться человеку, который лежит на маленькой подушке. Я шёл вперёд, опьянённый желанием и надеждой, орошающей соком увядшие ветви творения. И я любил и даже был счастлив некоторое время.
Моя дочь росла и достигла зрелости на моих глазах, а я плакал и думал о тебе, пока не сгорела моя плоть. Я кричал, ощущая запах вереска на исходе лета. И дал ход своим инстинктам. После этого плакал ещё сильнее. Я видел, как собираются вороны. Видел человечество голым и беспомощным. И жалел его.
Да. Вероятно, я жил в согласии с любовью и не шёл наперекор любви. Любовь — это не только буржуазно-романтическое представление о поиске единственно правильного спутника жизни, который заполнит душу настолько, что душа хлынет через край и будет беспрестанно выплёскиваться, как будто под действием некоего вечного насоса. Любовь есть и в той жизни, которую я прожил здесь, в сельской местности. И когда я выбрал эту жизнь, и прожил её, и не пожалел об этом, я понял, что нужно следовать своему предназначению, радеть о нём и не отклоняться от него — и это проявление любви. Я должен был быть здесь, у Склона Светлых Полей. У меня не было выбора.
Выбор сделала ты.
Твой выбор.
И я твой.
До сих пор.
Милая Хельга!
Когда ты забеременела и попросила меня поехать с тобой в Рейкьявик, я оказался на перепутье. Жизнь, по которой я шёл до тех пор, разделилась на два пути. Я выбрал оба. И всё же ни один из них не был полноценным в том смысле, что я шёл одним путём, а все мои мысли были на другом. Рядом с тобой.
