14
Говорил ли я о греховности человека, милая Хельга? Я больше не верю в красивые учения, и меньше всего я намерен проповедовать их в этом письме к тебе, на краю своей могилы. Можно посвятить несколько слов этой теме, тому немногому, что фермер, как он полагает, уяснил о природе человека. За десятки лет, проведённых здесь, я понял, что глубоко внутри каждого человека живёт грех, и об этом превосходно говорит апостол Павел: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»
[57].
Человек может говорить красивые слова о любви, Хельга, но, как правило, это плохой знак, потому что в тот же самый момент человек борется с любовью, не скрывая этого. Я видел это во многих. Люди сочиняют прекрасные стихи о любви или беседуют о ней на собраниях, но по мере того как они возвращаются к повседневным занятиям, создаётся впечатление, что с большинства из них спадают элегантные одежды, сотканные из красивых слов, и они гонят от себя любовь что есть силы и влачат жалкое существование без любви бо́льшую часть своей жизни. Так я вижу само явление — человека, и таков я сам, если быть откровенным. Для меня это выглядит так, что помыслы человека никогда не бывают чистыми и поэтому не гармонируют с идеей красоты и добра, которую человеку постоянно внушает жизнь. Хорошо, если человек не пытается строить свою жизнь полностью наперекор тому добру, о котором он знает и которое живёт глубоко внутри него! Я не говорю, что человек прикладывает усилия к тому, чтобы сделаться сущим злодеем, но мне кажется, что люди, как правило, не предпринимают никаких попыток к тому, чтобы двигаться в обратном направлении. Между двумя этими полюсами большая дистанция, она занята полем, на котором живёт большинство людей; там человек появляется на свет, расцветает и увядает. Об этом сказано у Кристьяуна Оуласона
[58]:
Мне нить судьбы была дана,
Всегда к добру вела она,
Но я забыл про вечный свет,
Милее был мне блеск монет.
Итак, мне кажется, общее правило заключается в том, что люди обычно живут наперекор тому, что они проповедуют, какую бы форму это ни принимало, будь то политический курс или, скажем, экзистенциальная философия. Это похоже на то, как если бы те, кто говорит о диете, всегда добавляли побольше сахара в оладья, а отъявленные грубияны обсуждали бы заботу о душе. Те, кто самым решительным образом осуждает преступления, обычно оказываются самыми опасными преступниками; капитализм, который должен сделать всех богатыми, делает всех бедными; очевидно и то, что свобода, о которой сейчас так много говорят, в конечном итоге непременно сделает всех рабами.
Однажды я заказал книгу о Христофоре Колумбе и Америке для общества чтения; в книге рассказывалось о записях в личных дневниках Колумба, где он говорит о сообществе индейцев, которые встретили его на берегах Америки. Индейцы ходили полностью обнажёнными, и у них всего было вдоволь, их дети играли с золотыми слитками, и в этих людях было много тепла и доброты. Разве такое существование не является целью нашей цивилизации? Или я неправильно понял суть великих речей? Позже, после того как я заказал перевод вольтеровского «Кандида»
[59], сделанный Хатльдоуром Лахснессом
[60], я увидел, что страна грёз, представленная как мифическая страна Эльдорадо — прекрасный ориентир для нашей современной цивилизации — в точности похожа на то маленькое сообщество индейцев, которое встретил и описал Колумб за двести лет до появления «Кандида». С другой стороны, то, что Колумб сделал с этим маленьким чудесным сообществом на острове, который он сам называл раем, является ярким примером человеческого поведения. После того как Колумб и его компаньоны сели на шею жителям острова, ели и пили, не предлагая ничего взамен, они вынуждены были бежать от растущего и законного возмущения островитян. Несколько лет спустя Колумб вернулся с вооружёнными людьми и попросил детей показать ему, где они нашли золотые слитки, с которыми играли; после этого Колумб приговорил их всех, обнажённых и беззащитных, к рабскому труду, и они добывали для него золото. Разве это не прекрасная аллегория человеческого поведения по отношению к раю, к стране грёз и к любви, о которой твердят неустанно, будь то в церкви или на светских собраниях?
Разве ты не находишь в этом лицемерия, милая Хельга? Во всём, что люди, с одной стороны, говорят, а с другой стороны — делают? Они говорят: жить — значит любить. Такова их священная мантра, но в жизни они пребывают в страхе и тревоге и не смеют приблизиться к любви. И если они всё же рискнут приблизиться к ней, то ещё не осознав этого, они продадут её дешевле, чем Иуда продал Христа. Все люди — трусы и лодыри, и ты должна знать, что я самый ничтожный из них.
Милая Хельга, не уместно ли сейчас, когда я пишу тебе эти строки своим ужасным почерком, посвятить несколько слов всему тому низкому и презренному, что живёт в фермере? Так сказать, его греховной природе? Эта греховность не перестаёт беспокоить меня, когда я осознаю её в минуты откровения. Почему, скажи на милость, мужчина всю свою жизнь тоскует по женщине, которая не является его женой, но не прикладывает никаких усилий для того, чтобы привести жизнь в соответствие с чувством? Ты видишь, какую жизнь я прожил, будучи христианином, моя дорогая; конечно, мужчина не должен пылать страстью к жене соседа.
Однако меня озадачивает то, что я любил тебя, Хельга — я не устаю произносить твоё имя вслух и писать его: Хе-ль-га… это имя целует мои губы, после чего мой рот открывается так широко, как только можно — я любил тебя только лишь для того, чтобы жить в страданиях, связанных с отказом от любви. Дистанция между нами разожгла во мне тоску по близости, но как только близость была предложена, я ретировался и не захотел ничем пожертвовать!
Мне не удалось разгадать загадку такого поведения; и это поведение существа, относящегося к единственному виду, считающему себя разумным! Я говорю это искренне, от души, милая Хельга. Я стал похож на изъеденное червями полено; лежу здесь, превратившись в труху, на берегу времени, откуда меня скоро унесёт прибой, и никто не прольёт ни единой слезы, когда меня не станет. Да, правду говорили в старину: «кто стареет, тот духом слабеет»
[61].
