Тиму не нужно было отвечать – и без того было понятно, откуда ветер дует.
– Об Илоне мне сейчас хочется думать меньше всего, сердце моё, – шепнул муж прежде, чем накрыть мои губы поцелуем и увлечь за собой в душ.
– А как же тот случай, когда ты прикинулся этим белобрысым засранцем в Мыслеформах? – запротестовала я. – Ты, кажется, грозился даже предъявить мне голого Илона… Или меня оголить грозился… Ах… Не помню… А-ах!
Я упёрлась ладонями в запотевшее от пара стекло и вздрагивала от того волшебства, что творил со мной муж.
– Так-то лучше, – шепнул он на ухо, после чего прикусил за мочку.
Вскрикнув, фейерверк я увидела сразу. И по опыту знаю – это всего лишь первый в череде последующих.
Порывисто оглянувшись, впилась поцелуем в губы тёмного, застонала, ощущая, как по жилам струятся потоки света, как взрываются внутри маленькими бомбочками, наполняя сладким безумием изнутри.
После кровной привязки Сердцем Фьордов мы с Тиму не только безотказно слышали мысли друг друга, мы чувствовали и ощущали на такой пронзительной глубине, что порой становилось просто страшно.
Порой я буквально «распадалась» в пространстве и тогда видела себя его глазами. Вот как сейчас… Мокрую, раскрасневшуюся от пара, с распухшими от поцелуев губами, прилипшей ко лбу чёлкой и лихорадочно горящими ярко-зелёными глазами. Хрупкую, нежную, желанную просто до умопомрачения.
– Ули… – Хрипло выдохнул Тиму, подхватывая горячими ладонями под бёдра. – Ули, маленькая моя… Любимая… Сердце… моё…
Вздрагиваю, сжимаюсь сладко от его напора, от обжигающих ласк, целую в ответ, так жадно, так неистово… И снова исчезаю, распадаюсь на атомы в отблесках ни на что непохожего, безумного фейерверка наслаждения.
Я как-то сразу даже не поняла, как мы обратно в комнату перебрались. Пришла в себя от нежнейших поцелуев мужа, ахнула, выгибаясь от бескомпромиссных и пронзительных ласк, зарылась пальцами в густую шевелюру, притягивая его к себе… и снова фейерверк, неистовый, раскатистый.
– С ума меня сводишь…
– Кто бы говорил…
– Люблю тебя…
– Живу для тебя…
– Дышу тобой…
– Обожаю… Ах!
И – да, опять теряюсь в обоюдоостром, невыносимом практически наслаждении.
…Свою сорочку надевать не стала, вместо неё выудила из шкафика рубашку Тиму. Всё равно под камзолом никто не увидит…
Покосившись на камзол, вздохнула и, решив с ним повременить, я принялась наспех укладывать волосы.
Тим тут же выхватил у меня щётку и принялся сам водить ей по моим волосам. Лицо его при этом отражалось в зеркале передо мной такое, что… я просто не смогла отобрать расчёску назад. Просто когда Тим смотрел на меня вот так, как сейчас, у меня ни малейших сомнений не оставалось в том, что мы справимся. Со всем и сразу справимся. Со всем миром, если понадобится. Со всеми мирами.
Улучив время перед вечерним построением и воспользовавшись переносом заседания, на котором присутствие герцога Фьордов, конечно же, было обязательным, мы с Тиму сперва провели вырученное время с пользой, затем… снова провели его с пользой… дважды или трижды… после чего я вспомнила, собственно, что Тим говорил что-то об императоре.
И я уже собиралась вернуться к привычному обмену новостями, как Тим меня опередил.
– Ули, а как ты перешла? – Тихо спросил он вдруг.
При этом подтащил кресло, уселся в него, и меня в одном белье и его же полурасстёгнутой рубашке втащил к себе на колени. Пристально в отражение в зеркале вгляделся и замер.
Я перевела дыхание.
О прошлой жизни, как жила на окраине мегаполиса, участвовала в студенческих олимпиадах, как собиралась стать микробиологом и как подрабатывала в пиццерии, я уже рассказывала ему и не раз. Тим всегда с интересом слушал, расспрашивал, удивлялся… А вот о переходе из одного мира в другой, то бишь о смерти (о первой смерти, если быть точнее) ни разу пока не спрашивал. Может, думал, что для меня эти воспоминания болезненны, а может ему самому было тяжело о таком слушать. Тим уже знал, что в моём бывшем мире умирают только раз, после чего обратно, ещё и с соулом, не возвращаются.
– Меня тогда парень бросил, – улыбнулась я и муж тут же напрягся. – Ну как бросил… Я случайно… Ладно, почти случайно переписку увидела. Даже не помню с кем он переписывался, представляешь? Он как раз в душе был… а экран планшета загорелся и всё высветилось…
Молчание. Довольно хмурое. И я может не обратила бы внимания, но я ведь изнутри состояние Тиму чувствую, поэтому обернулась, потёрлась щекой, нежно провела пальцами…
– Тим… я не помню даже, как его зовут… честно… правда ведь, чудно̀ получается? Тогда казалось, что влюбилась без памяти, а теперь даже имя вспомнить не могу?..
– Угум. – Буркнул кто-то недовольно. – Чуднѐе не придумаешь. Что в переписке было?
Я хмыкнула.
– Он писал, что оприходует заучку-ботаничку, меня то есть, много времени, мол, не займёт, и тут же приедет… Куда-то. Оприходует… нет, ну правда, чудно̀, смешно даже… Для него это оказалось так, на раз-два, ну, как пойдёт, он там так и написал, а для меня… Для меня это целое событие было. Я так готовилась… В общем, я ушла тогда. И ничего не было.
– И… хоррррошо. – Меня буквально вжали в себя и я, откинув голову на родное плечо, смежила веки, буквально растворяясь в чувствах любимого. Как же чудесно…
– Меня тогда сильно… в общем, обидно было, жуть. Всю ночь в подушку проревела, на следующий день была, как сомнамбула. Кажется даже, это больше, чем один день длилось. В общем…
– Он пытался тебя вернуть? Объясниться? Извиниться, в конце концов?
Я наморщила лоб.
– Кажется, он тогда сам не понял, из-за чего я «психанула». Так он и сказал. Приходил в универ, устраивал сцены. Некрасиво так… нет, не на людях, но всё же. Опустился до шантажа, до манипуляций. Нет-нет, – поспешно добавила я. – Ничего такого… Говорил, что если у нас сразу такие проблемы, ну, с сексом, конечно, имелось ввиду, то что потом будет. Говорил, что мужчина, что им вообще ждать вредно. Упрекал в зажатости, даже как будто высмеивал.
– А ты?
Я пожала плечами.
– Говорю же, как во сне всё было. Слушала его молча, уходила… Потом ревела в туалете. И дома, в подушку уже. Знаешь, думала даже, что он прав. Что я переоцениваю… ну, важность… близости. Я кажется, даже верить начала, что со мной что-то не так.
И снова меня сжали в объятиях. Но не грубо, не жадно на этот раз. А с такой нежностью, с таким чутким теплом, что на глаза сами собой слёзы навернулись.
– Ули, если тебе тяжело вспоминать…
– Нет, что ты, – я даже рассмеялась. – Это оттого, что с тобой мне так хорошо. Люблю тебя… Сильно-сильно.
