Доедаем, обсуждая рабочие моменты. А под конец, когда уже относим подносы с грязной посудой и возвращаемся за сумками, Варя вдруг впервые затрагивает тему, которой мы никогда не касались.
– Слушай, я не уверена, что имею право говорить тебе… – в голосе отчетливо слышны эти колебания. Отойдя от столика, замираем у подоконника. – В общем, Артем о тебе расспрашивал… Он мой друг, прежде всего... – делает несвойственные ей паузы. А у меня ведь уже сердце несется. Едва только услышала его имя. – Кому-нибудь другому я бы не рассказала, но в отношении тебя его вопросы меня тревожат.
– Что именно он спрашивал? Скажи, пожалуйста, – тороплю взбудораженно.
Артем обо мне спрашивал! Спрашивал! А значит, думает… Думает обо мне? О нас?
Боже…
– Он спрашивал, знаю ли я, что у тебя со здоровьем, – прибивает мой восторг Варя.
Я такого обвала эмоций давно не ощущала. Настроение с наивысшей точки на самое дно рушится.
– Понятно, – выдыхаю, не скрывая огорчения.
– У него есть основания для беспокойства? Потому что Чарушин однозначно обеспокоен.
Я теряюсь. Не знаю, что ей ответить. Врать не хочу, но вместе с тем к откровениям не готова.
– Ясно, – заключает Варя после затянувшейся паузы. – Не хочешь делиться. Понимаю, конечно. Но если вдруг возникнет желание выговориться – можешь рассчитывать на меня.
– Спасибо.
Благодарю не столько за предложение, сколько за то, что отступает и не пытается на меня давить.
– А ты не знаешь, чем Артем сейчас занимается? – решаюсь спросить я. – Почему не появляется в академии?
Варя хмурится, будто ее удивляет моя неосведомленность.
– Он работает.
– Работает?
Изумляюсь, потому как мне всегда казалось, что с достатком его семьи работать Чарушин раньше, чем окончит учебу, не пойдет.
– Ну, да, – подтверждает Варя. – Давно уже.
Мне очень хочется расспросить: где и кем. Но это уже, наверное, лучше попробовать выяснить у самого Артема. Как раз будет за что зацепиться в следующий раз.
Идем вдвоем к выходу, когда практически одновременно начинают звонить наши телефоны. Варя незамедлительно со счастливой улыбкой скользит по экрану пальцем и принимается щебетать со своим мужем. Я же… Едва вижу имя абонента, прихожу в крайнюю степень волнения. Так колотит внутри, не нахожу в себе силы, чтобы ответить.
– Ты идешь? – оглядывается подруга.
– Нет… – выдавливаю с трудом. – Ты иди, а мне… Я вспомнила, что должна зайти к Кирилюку.
Варя вскидывает брови.
– Он снова тебя донимает?
– В прошлом году из-за личной просьбы Курочкина поставил мне оценку. А теперь снова наседает со своим баскетболом.
– Вот же ненормальный! Чего только прицепился к тебе?
– Не знаю… – пожимаю плечами. Телефон продолжает вибрировать в зажатой и резко вспотевшей ладони. А меня саму начинает разбирать дрожь. – Не любит меня Кирилюк. Прямо-таки ненавидит.
– Да уж… Странно так, зациклился на тебе одной.
– Ну, ты иди. Кир ведь ждет.
Телефон стихает, а моя дрожь – нет. Напротив, с каждой секундой сильнее бомбит.
– Ладно. Ты мне потом напиши, ок?
– Ок.
Варя убегает, а я разворачиваюсь и, чисто для успокоения совести, направляюсь к кафедре физкультуры. На самом деле сегодня с этим Цербером сталкиваться не планировала. В конце концов, срочности особой нет. Семестр только начался. Времени до следующей сессии предостаточно. Но я не люблю врать. Раз ляпнула Варе, надо выполнять.
Когда же Кирилюка на месте не оказывается, испытываю малодушное облегчение, что токсичный разговор откладывается.
Выхожу на коридор. Медленно перевожу дыхание. Собираюсь с силами, чтобы перезвонить Чарушину. Пялюсь в экран телефона. Даю телу определенные команды. Но руки, будто онемевшие, не слушаются.
– Привет, – раздается совсем рядом.
От неожиданности дергаюсь и роняю телефон. Чарушин перехватывает, не давая ему шмякнуться на плитку.
Замираем друг перед другом. Совсем как год назад, когда он преследовал меня, а я его боялась. Боялась и жаждала его внимания. Любила, несмотря на все те загоны, что во мне взращивали с самого рождения.
От горла до самого низа живота разливается горячее и трескучее покалывание. Достигнув дна, оно совершает какой-то стремительный и вибрирующий разворот. Резво взмывает вверх, вызывая в груди чувственно-щекотное ощущение.
– Я собиралась тебе перезвонить, – спешно оправдываюсь, маяча смартфоном, который Чарушин сразу же мне отдал. Опасаюсь того, что он может решить, будто я не хотела принимать вызов. – А ты как меня нашел? Варя сказала?
Он не отвечает. Смотрит молча. Глаза странные – воспаленные, блестящие и как будто усталые. Не знаю причин такого состояния, но сердце тотчас отзывается. Сжимается до боли, замирает и расходится глухими ударами.
– Едешь со мной? – спрашивает точно, как раньше.
Только интонации сейчас другие. Тогда Артем не таил ничего, а сейчас постоянно подавляет.
Как я могу ему отказать?
– Еду, – соглашаюсь без каких-либо уточнений.
Несколько теряюсь, когда он кивает и, разворачиваясь, направляется к выходу. Да, все еще цепляюсь за прошлое. За то время, когда Чарушин бы одарил меня своей чарующей улыбкой и повел к машине, взяв за руку.
Сейчас я иду сама.
Это мой выбор. Мое признанное желание. Мое откровение, прежде всего перед самой собой.
Я хочу его. Всего его. Больше всего на свете.
20
Размывает берега.
© Артем Чарушин
Пропускаю Дикарку в дом. Сам же замираю на пороге гостиной. Склоняя голову, смотрю из-подо лба вслед. Дыхание учащается и идет на подъем.
Сука, что за хуйня?
Сделал же перерыв. Подлатался. Собрался. Закрылся. Что за чувство опять догнать пытается?
– Ты не против, если я что-нибудь приготовлю? – выдает Лиза неожиданно, едва успев обернуться. – Я голодная. А ты?
Прищуриваюсь.
– Вы же с Варей меньше часа назад в кафехе зависали, – припечатываю достаточно жестко. – Не наелась?
Краснеет. Совсем, как раньше, заводит руки за спину и в волнении сцепляет их в замок – вижу в зеркало. Да и плечи подрагивают. Только наряд совсем не тот, что когда-то. Вместо балахона на дьявольски шикарной Лизе Богдановой яркое короткое платье. Для всех теперь ее красота. Всем доступна.
– Раздевайся, – бросаю грубо, не дожидаясь ее ответа. – У меня мало времени.
