– Ага, – выдает Кир, продолжая натягивать вещи. – Оказалось, нужно просто хакнуть Любомирову, и Голливуд! Моя она теперь. Навсегда. В общем, все серьезно.
Подобная откровенность от него – нечто нереальное. Однако, я не заостряю. И приколов, безусловно, не тяну. Хотя мог бы, учитывая то, как этот Маугли в прошлом тупил и заверял меня, что любви нет. Тупее него в этом вопросе только Тоха. Тот вообще, даже не дикарь, а перемороженный мамонт, которого этот пещерный загоняет.
– Не сомневаюсь, – хмыкаю я.
И вдруг Бойка, не успел я решить, что он поумнел, выталкивает конкретную хрень:
– Ты же в стороне? Не любишь ее, да? Просто друганы, верно?
Сука, закумарил ревновать к своей зазнобе! Сколько раз повторяли – и я, и она – ничего нет! Но, Маугли, конечно же, неугомонный.
– Все любят Любомирову, – протягиваю намеренно с издевкой.
Долго, правда, цирк выдерживать не получается. У этого первобытного на роже такая агрессия отражается, что меня разрывает хохотом.
– Блядь, Бойка, ну сколько можно? Угомони уже свою ревность. В мою сторону – точно лишнее.
Меняется на глазах. Выдыхает и расслабляется. Однако, говорит суховато:
– Понял. Закрыли тему.
– Точно закрыли? Какой раз?
– Последний, – обещает внушительно. – А у тебя как с Богдановой? – спрашивает уже на выходе из спорткомплекса.
Судя по тому, что даже семижильный Бойка тянет на голову капюшон, мороз приличный, но я почему-то не ощущаю. Жарит изнутри. И пригружает вдруг так, словно небо на голову рухнуло. Вся уверенность хрен знает, куда улетает.
– Вначале вроде зарядило круто, – выдаю убито. – Потом что-то ей стрельнуло в голову, заднюю включила. Такую чухню вещает теперь при каждой встрече… Как ни подойду: «Ты не так понял. Ничего не было, нет, и не может быть». Заебался бегать, – в собственном голосе улавливаю дрожь. Рубит его нещадно. Да потому что колошматит внутри. – Сегодня день рождения у нее. Куплю цветы. Поеду поздравить. Если нет… Последний раз, короче.
И сам, сука, себе не верю…
44
Что же ты делаешь?.. Боже мой, Чарушин…
© Лиза Богданова
– Какой Павел молодец, – приговаривает мама, пока мы с девочками убираем со стола. – Целых два рулона ткани подарил! Хватит и платье тебе на свадьбу сшить, и крестильный набор для первенца, и накидку для коляски, и занавески в гостиную…
Выдохнув, сгружаю тарелки в раковину резче, чем следует. Гремят они, перекрывая мамин голос, а мне все равно кажется, что сердце мое еще громче грохочет. Кажется, что над головой только рассекающей мир неоновой молнии не хватает.
Мне двадцать. Празднование можно было бы назвать рядовым, если бы не присутствие Павла. Находясь рядом с ним за столом, я чувствовала одно лишь сплошное, звенящее в моем оцепеневшем теле, напряжение. Не ела толком. Боялась даже воды глотнуть. Казалось, любое сокращение глотки вызовет удушье.
Как же я буду с ним жить?
Ведь совсем скоро, через каких-то три месяца, мне придется каждый вечер сидеть рядом с ним за столом. А потом… Ложиться в одну постель.
Едва впускаю в сознание эту мысль, всю меня охватывает паника. Резко дергаю смеситель и маскирую надсадное дыхание за шумом воды.
– Что это за напор? – тут же реагирует мама. Вклиниваясь рядом, регулирует подачу воды до тоненькой струйки. А у меня выбивает остатки воздуха. – Сколько я вас учить должна? Экономность, скромность и неприхотливость – одни из главных достоинств женщины.
Кислорода становится так мало, что в какой-то момент за попытками его вдохнуть, я как будто глохну. Мама продолжает говорить, но я ее не слышу. Пока полонивший меня кокон тишины не разрывает громкий стук в дверь.
Вздрагиваю и мимоходом отмечаю, что все продолжают заниматься своими делами – папа не отрывает взгляда от телевизора, девочки складывают скатерть и метут пол. Смотрю через все пространство на входную дверь, чувствуя, как внутри с самого низа живота какая-то странная волна поднимается.
Мама стряхивает с рук воду и идет открывать. Я продолжаю стоять, забывая даже о том, что вода продолжает бежать. Пока вдруг Соня не подходит и не закручивает кран. Буквально сует мне в руки полотенце, машинально промокаю ладони.
Дверь распахивается, и мое сердце останавливается.
Глаза в глаза.
Застывшее словно желе пространство. И дрожь – непреодолимая, трескучая, сумасшедшая. Резкий запуск сердца. И новая пауза. Огромная пропасть в линии жизни. Мощный толчок – натяжение плоти изнутри. Непомерное расширение грудной клетки. Жесткий стопор. И следующий размах – ребра трещат.
Вы когда-нибудь умирали от любви?
Я умираю. Просто от того, что вижу его. И первые секунды меня даже не пугает то, что Чарушин пришел в наш дом. Не успеваю подумать о том, как на это отреагируют родители. Ничего не страшно, пока он, не моргая, смотрит на меня.
– Добрый вечер! – разрушает тишину мамин голос.
И вот после этого меня начинает колотить.
Катастрофа… Катастрофа… Катастрофа…
Только одно слово, одно безапелляционное и ужасающее понимание стучит у меня в висках.
– Добрый вечер, – Артем сдержано и, как мне кажется, чертовски обаятельно улыбается моей маме. Я будто улетаю, бесконечно ломая голову: в каком бреду я нахожусь? – Могу я войти?
Лица мамы я не вижу, но улавливаю в ее движениях какую-то оторопь. Подвигается, явно пребывая в каком-то ступоре. Сумей она сориентироваться, этот визит так бы и закончился. Однако, Чарушину везет, и он оказывается посреди нашей гостиной.
Шок для моего сознания невероятный!
Я едва дышу, пока Артем с той же уверенностью держит на себе все внимание.
– Добрый вечер, – на этот раз слегка кивает отцу.
Тот не сразу соображает подняться. На пару с мамой с каким-то неприличным, смущающим меня изумлением откровенно таращатся на Чарушина. Почти не двигаясь, разглядывают его модельную стрижку, дерзкую сережку в ухе и дизайнерскую одежду. Да, он выглядит дорого. Пахнет дорого. Все в нем кричит об этом. Понимаю шоковое состояние родителей и все равно стыжусь.
– Меня зовут Артем Чарушин, – представляется парень так же спокойно, будто не замечая того, что он никак не вписывается в картинку нашего затертого, блеклого мирка. Находит взглядом меня, прежде чем заявить: – Я люблю вашу дочь. Лизу, – уточняя, какой-то вызывающей жадностью меня пронизывает. Мгновение, но, уверена, эту вспышку засекают все. У меня же и вовсе выбивает дух. Во всем теле такая слабость возникает, что кажется, сейчас рухну на пол. Вся дрожу. Мелко-мелко, но каждым миллиметром своего организма. – Я хочу, что бы она была моей, – выдвигает Чарушин дальше. Моргает, стискивает челюсти, сглатывает и, приоткрывая губы, совершает решительный вдох – все-таки нервничает. Только этим и выдает. – Хочу ухаживать за ней. С вашего позволения.
