– Не меняй тему… Рассказывай!
– А ты настырная!
– Не могу понять: ты просто удивляешься или оскорбляешь?
– Одобряю. Но не сейчас.
– Очень удобно!
– Реально, Центурион… Не бузи, окей? Секрет не мой, а Чары. Не могу сказать, хоть режь.
Не столько слова, скорее тон успокаивает меня. Слышится он мне каким-то мягким и ласковым, хотя голос Кира сам по себе грубоватый.
– Тогда… – волнение уступает место азарту. Именно он кричит внутри меня что-то вроде: «Дай еще!». И я перекладываю этот посыл в слова: – Если хочешь, чтобы я прекратила допрос, взамен секрету Чары рассказывай какой-то свой!
Бойка присвистывает. Громко и удивленно.
– Пять баллов, Вареник, – одобрительно кивает.
– Говори, давай!
– Лады, – сжимая ладонью мой затылок, притискивается лбом к переносице. – Внимание. Биг сикрет, – шепчет, а у меня дрожь по коже слетает. – Я тебя…
Тянет воздух – медленно и глубоко, будто с трудом решается на этот прорыв.
– Зимой в море прыгать легче, да? – понимаю я.
Бойка хмурится и кивает. У меня же сердце вылетает.
– Ну? Продолжи…
– Это слово есть в твоей фамилии, – выговаривает еще тише. Низко и сипло. Как обычно, вместо голоса дыханием кричим. И сердце у Кира точно так же безумно, как у меня, колотится – нахожу его ладонью. – Понимаешь?
– М-м-м… Любовь или мир?
– На хрена мне мир, Центурион? Я всегда за войну, – этот шепот проходит по всем моим нервам. А взгляд огненной волной врывается в душу. – В общем, я тебя… Все.
– И я тебя все.
Глава 28
А если будет больно?
© Кирилл Бойко
Полумрак. Белые простыни. Разметавшиеся по подушкам синие волосы. Шумное дыхание. Одурелое сердцебиение. Шкалит за красную линию. Тормознуть бы… Не могу. Эмоции горячими бурными волнами – топят.
Целуемся не меньше часа. Губы стерли. Смешали вкусы. Мои руки по ее голому телу – полный доступ. Ее ноги вокруг моих бедер – огненный капкан. Эйфория на максимум. Вышка.
– Ты такая мокрая… – выдыхая, вибрирую севшим голосом.
– Да… – стонет Варя мне в тон. – Да…
Толкаясь, трусь членом между ее ног. Вставить не решаюсь. Пиздец, блядь, вставить не решаюсь! Пока думаю головой, не хочу, чтобы ей было больно. Двое суток прошло после первого и второго… Мы больше не пробовали. Вообще, по договору, уже должны были вернуться в город. Но пару часов назад переговорили и постановили, что отъезд терпит до утра. Любомирова моя важно добавила, что просрочка не затронет оставшиеся двадцать семь дней. Типа бонус, блядь, выписала. Я слегка охренел от того, что у нас все еще, оказывается, есть сроки. Сука, не слегка, конечно. Рубануло конкретно по всем горячим… Хотел было развить тему, раскачать борта, доказать, что никаких границ больше не существует. А потом подумал и решил, что эти дни – какая-никакая гарантия. Если вдруг что-то стрельнет Варе в голову, попускать не собираюсь. В этот раз готов крыть козырями и требовать свое. А там, уверен, все у нас будет.
– Может, попробуем? – выдыхает после очередной волны дрожи.
Я замираю.
– А если будет больно? – сомневаюсь и пытаюсь тормозить тот процесс, который захватывает мое звериное существо, когда мозг взрывают воспоминания о том, как потрясно мне в ней было. На полной скорости заносит. – Я не знаю… – с трудом выдыхаю и обрываюсь. – Не знаю, смогу ли остановиться, если тебе будет больно, – признаю с каким-то удушающим стыдом.
Крайне редко это чувство испытываю, и все разы именно с Любомировой.
– Сможешь, – уверяет, будто ей лучше меня, черт возьми, знать. – Давай…
Двигает бедрами, инициируя влажное трение плоти. Охуенная провокация, когда у меня уже вся кровь вниз ушла, а мозги выгорели и полетели пеплом по воздуху. Стискиваю зубы в последних попытках сдержаться. Медленно тяну кислород. Различаю не только сокрушающий запах Вари, аромат ее возбуждение улавливаю. И все – крышу подрывает. Бросаюсь, как дикарь, целовать, лизать и сосать нежную кожу. Любомирова охает, сладко стонет и инстинктивно пихает руками, чтобы защитить от моей одержимости самые чувствительные места. Трясется, когда сцепляя тонкие запястья, вытягиваю их ей над головой.
Еще несколько раз ловлю то один, то второй сосок ртом. Чересчур жестко всасываю, отмечая, как Любомирову подбрасывает. Ей нравится, и меня от этого прет еще больше. Давлю ее телом обратно и продолжаю одержимо ласкать, пока тугие горошины не превращаются в высокие острые вершины.
Варя дрожит сильнее и резче. Задыхается, стонет и покрикивает.
Я свободной рукой направляю внутрь нее член. Она подтягивает колени выше и шире раскрывает бедра. Это, несомненно, упрощает процесс. И все же… С каждым миллиметром преодоления ощущаю, как меня размазывает. Смывает горячей волной. С головой накрывает, не давая легким наполняться кислородом. Все системы тормозят и застывают, пока дохожу до упора. И тогда меня от Любомировой шарахает током. Мощным разрядом вдоль всего тела. Раз, второй… Варя ответно дергается и что-то пищит мне в шею. До сладкой боли зажимает тугими и огненными спазмами член.
– Больно? – все, что способен выдохнуть.
– Немного… Почти нет… – шепчет задушенно, словно после бега. Меня хоть и плющит, но хватает каких-то чувств, чтобы нутро свернуло беспокойством. Однако едва я, сцепляя зубы, освобождаю ее руки и подаюсь назад, Любомирова обхватывает мои бедра ногами и крепко стискивает, не позволяя покинуть ее тело. – Не вынимай!
– Блядь, что ты творишь? – стону, как раненый.
– Прости… Подожди… Тебе больно? – тарахтит сумбурно.
– Больно, да… – в голосе одни глухие звуки остались. – Пиздец, как больно… Я на кайфе, Центурион. Катает непрерывно, понимаешь? Горю, – пытаюсь ей объяснить. – Одно неосторожное движение, и кончу, а ты меня только что почти изнасиловала.
– Прости… – снова повторяет она. Я реально слышу в ее голосе сожаление, и это вызывает у меня какой-то мучительный сдавленный смех. – Я тоже горю! – добивает на эмоциях.
– Я чувствую… – оглаживаю ее плечи ладонями, жадно сжимаю. – Ты очень горячая и мокрая там…
– Да…
Вечером в поселке случился какой-то коллапс, поэтому весь дом оказался обесточенным. Котлы газовые, но без насосов не пашет даже отопление. И все равно нам жарко. Между нашими телами просто пылает огнище.
– Ты все равно не вынимай… Давай сделаем это, а то у меня скоро месячные начнутся.
– И что? – не понимаю, к чему ведет.
– Неделю нельзя будет… ну…
– Не факт, – хриплю на выдохе.
– В смысле? – недоумевает в свою очередь.
