Наматываю круги по городу. Всех, кого можно навестить, навещаю. Держусь, чтобы не рвануть к общагам. Каким бы мудаком ни был, согласен с Варей, маячить там через неделю после того, как порвал с Кариной, чересчур радужно. Не настолько я дебил, чтобы так позорить Любомирову. С Довлатовой она, конечно, перегнула. Карина – совсем другой тип. Как минимум гомо сапиенс. С идиотками я больше не вожусь. Перерос. Однако я понимаю, что тупые сплетни и косые взгляды могут расстроить Центуриона, какой бы крутой она не пыталась казаться. А расстраивать ее я не хочу.
Умалишенный, если не вместе, строчил бы Варе все эти месседжи сутками. Задалбывать стремно и как-то стыдно, что ли… Поэтому и эти посягательства дозирую. Один розовый стикер и полсотни сопливых слов – нормалек для четвертухи дня? Сомневаюсь. Но Центурион ведь миру не сдаст. Главное, чтоб сама не кипела.
Уже столько ей выдал, а оно не затухает. Фууух, дышу огнем. Ебашу в зале. Загоняюсь по максимуму. И это ведь всего один неполный день выживаю. А Любомирова созревает и в конце дня выносит меня двумя строчками.
Варвара Любомирова: Ничего у нас не получится. Но я от тебя все равно никогда не откажусь.
Как не получится? Что значит – не получится? Какое, на хрен, не получится?
Пламя в груди разгорается. Выходит из-под контроля. Захватывает все.
Опомниться получается, когда уже сажусь в машину. Мгновение – рывок на поверхность над толщей воды. Вдох-выдох – и снова с головой. Завожу мотор и стираю шины по накатанной. Только сегодня сердце быстрее обычного стучит. К ней ведь еду. Не просто мельком, возможно, блядь, увижу. В комнату к ней зарвусь, чего бы ни стоило.
Люблю раскатывать ночь. В этом ловлю своего рода релакс. Но сейчас не замечаю ничего. Хорошо, что на вахтах меня все знают – перемахиваю через турникет, никто не останавливает.
Забываю, что не хотел позорить, что просила время, что боится сплетен… Стирается эта информация с заносами. Все системы одним единственным чувством заполняются. Трудновыговариваемое, тяжелоусваиваемое, ебучее слово. Оно есть в ее фамилии. Есть внутри нее. Но, критическая опасность, сейчас оно горит внутри меня.
Минуя всех случайных свидетелей, кому-то даже машинально руку подаю. Глаза не видят, пока лечу к ее комнате. Спасибо Чаре, номер высечен, хоть ни разу туда не заглядывал. Сейчас вскроем и эту рану.
– Кир… – зовет знакомый голос.
Мимо.
Кулак выбивает по ее двери оглушающую дробь, намекая по децибелам на скандал.
Устроим.
Безликих свидетелей тем временем все больше.
– Кто?
Судорогами все мышцы лишь от ее голоса. Убила.
– Свои, – давлю агрессивно.
Щелкает замок. Сталкиваемся взглядами на полной скорости. С ее стороны и с моей – максимум. Дрожью перебирает кожу. На миг остаемся в минусах.
Вдох-выдох. Стук сердца затяжной и гулкий, как аварийный сигнал.
Похрен.
Взлетаем выше отметки. Пусть. Без нее я вообще сдохну.
Шагая, валю в помещение буром. Вырываю территорию по сантиметрам, Центуриону ведь приходится отступать. Не дышу, пока за спиной не закрывается дверь. Сам ее толкаю, и, наконец, в один приход вместе тянем накалившийся воздух.
– Что за хрень ты мне строчишь?
Знаю, что стоило бы выбирать выражения и формулировать как-то мягче, что ли... Только это не я. Те самые гребаные чувства орут.
– Я строчу? – повышает в ответ голос Любомирова.
– Да, ты.
– А что, не писать больше?! – концентрат эмоций.
Влетает в грудь.
– Не звени.
Вроде как пытаюсь просить, а выходит так, будто угрозы выкидываю.
Сука, не на разборках ведь. Самому бы притупить всю эту хрень. Но полощет же. Выдаю вербально и зрительно так, что воздух трещит.
Любомирова стискивает кулаки и скрежещет зубами. Если я псина, она – шипящая киса. Забавная. Помню такой. Залетает по свежему, и я снова на вершине. Там, где контроль отсутствует в принципе.
– Что значит это твое «не получится»? Ты, если кроет, принимай что-то, – раздаю советы. Эксперт, блядь. – Из меня на хрена опять душу вынимаешь?
Знаю же, что последует. Понимаю.
– Ты на что, черт возьми, намекаешь? Что я сумасшедшая???
– Самая буйная!
– А ты…
– И я!
– Ну и…
– Ты не Вареник, ты – Варвар. Чудовище. Стерва.
– Ах, ты…
Слов, очевидно, не находит. Налетает на меня с кулаками. А мне только того и надо. Едва сталкиваемся, заламываю руки ей за спину. Прижимаю так, что трещим. И затихаем сходу. Замираем. Цепенеем. Стынем. Только по телу вибрации идут – электричество долбит. Замыкает нас одномоментно, искры летят в обе стороны.
– Зачем ты пришел сюда? – выдыхает Варя так же тихо, как в наш первый вечер.
Понял, переключаемся.
– Как я мог не прийти, если я день без тебя с трудом прожил, а ты ко всему решила долбануть меня на ночь дубиной? – шепчу в ответ.
С понижением звуков кажется, что и свет приглушается. На вершину выбиваются чувства. Они всем и заправляют. Их видно. Их слышно. Мы ими дышим.
– Почему это дубиной? – смущается Любомирова.
Осознает, что чувствовал. Отходит. И мне сходу легче становится. Не специально, уже хорошо. Почти бальзам по всем воспаленным.
– А чем?
Пожимает плечами, будто и правда раздумывает.
– Так… Ковырнула палкой…
– Я. Тебя. Сейчас… – не ору, потому что мы на своих особенных пониженных, но высекаю четко.
– Не надо, – мотнув головой, ныряет лицом мне под подбородок.
Притискивается к шее. Застывает. И все… Ком в моей груди разрывает на миллиарды пульсирующих сгустков.
– Как же я тебя… – выдыхаю со скрипом, но тормознуть не могу.
А Варя продолжает.
– Неудержимо. Маниакально. Смертоносно.
– Так, – подтверждаю, расписываюсь.
Активно кивает, чувствую. Сигналит, что и у нее тот же диагноз.
– Теперь развяжи, – шепчет еще тише. – Обнять хочу.
С трудом сглатывая, разжимаю пальцы. Вдыхая, готовлюсь к новому взрыву эмоций. И все равно, когда налетает на меня, вцепляется изо всех сил, приклеивается – разбивает.
