Что за сон без моего участия? Как же тупо бродить тут, как приведение.
– Мама не будет ругаться, если мы еще чуточку задержимся? – спрашивает мелкий.
Чара смеется. И этот звук, блядь, точно такой же, как обычно. Тогда почему у меня ощущение, что я нахожусь в бреду?
– Проверять не будем, Кир.
Решаю, что заметил меня. Ко мне обращается… А оказывается, что снова к пацану. Сказав это, Чарушин подхватывает мальца на руки. Держа путь к дому, так и не взглянув на меня, проходит совсем рядом. Едва не чиркает плечом.
Что за херня?
– После обеда обязательно выйдем еще, сын…
Голос Чары стихает, когда мой мир вновь начинает трясти.
– Отойти! Разряд! Еще разряд!
– Вот тебе и Новый год…
– Разряд!
Какая странная комната… Мало того, что все удушающе розовое, так еще – кружева, воланы, рюши, банты… Слепит едва ли не меньше солнца.
– Не так… Не так… – ноет девчонка лет трех. – Мама делает не так!
– Конечно, иначе. С волосами – папе равных нет. Ну, круче же получается! Посмотри? – увещевает малявку сидящий за ее спиной Филя.
– Нет, не круче! Некрас-си-во…
– Ладно, ладно… Я переделаю, только не плачь, – стягивая с головы вредной сопли такие же розовые, как и все пространство здесь, резинки, принимается по новой ее старательно расчесывать. – Выше или ниже?
– Выше, конечно! Вверх!
– Понял…
Смирившись с этими странными сновидениями, я уже ничему не удивляюсь. Ржу, потому что не могу сдержаться. Ну, в любом случае на меня ни Филя, ни малая не реагируют. И… После ярких бликов огромных ламп я оказываюсь в другом помещение. Первым делом радует, что здесь нет того душного розового взрыва. Обычная гостиная в спокойных тонах. Направляюсь к дивану, пока не замечаю у окна Тоху. Он… Он, блядь, зажимает одну из Чариных сестер. Ту самую противную – младшую.
Нет, все, конечно, в курсе, что у Шатохина повышенный уровень блядства. Ебет все, что с сиськами. Но, сука, Чарушины – это святое. Хуже всякого богохульства то, что он сейчас вытворяет.
– Мужик, ты вконец ебанулся? – вырывается у меня, когда Тоха наклоняется и смачно всасывается Маринке в шею. – Остановись, блядь. Харэ!
Только ни он, ни она меня не слышат. При мне же заваливаются на диван.
Мать вашу, меня словно нигде нет… Разражаюсь от бессилия матами.
Необычайно яркий луч солнца проникает в дом и, словно лазер, проходится по возящейся в цветных подушках парочке. Скользнув по кольцу на безымянном пальце Тохи, остро слепит меня.
Дорога. Родная объездная. Я за рулем. Отлично. Можно выдохнуть. Взгляд машинально падает на панель, а после – на датчики.
Сука, что-то не то… Не моя тачка.
Лечу по трассе. Помимо справедливого гнева возмущения, ощущаю неопровержимое, тихое и спокойное счастье. Ничего не происходит, и я догадываюсь, что это состояние устойчивое, затяжное и непроходящее.
Сам своим выводам улыбаюсь. Так широко, что скулы, блядь, сводит.
В салоне непрерывно тарахтит радио. Странный год там называют. Но я не зацикливаюсь, пока не добираюсь до конца съезда.
Когда тут успели сделать «кольцевое»?
Хмурюсь, на автомате перестраиваюсь. За «кольцом» снова ошарашенно выкатываю глаза. Громадный ТРЦ будто из-под земли вырастает и тянется едва ли не на километр.
Вчера всего этого не было.
Хотя вчера вообще была зима.
Сам не знаю, чем руководствуюсь – на одной из улиц сворачиваю. Действия становятся механическими, и я снова будто со стороны наблюдаю за тем, как въезжаю во двор, глушу мотор и выхожу из машины.
Еще раз недовольно оглядываю тачку снаружи, будто что-то новое ожидаю увидеть. Шесть и три, блядь.
Пиздец, прикол…
Ноги сами несут к дому. И, едва я открываю дверь, пространство вокруг меня разрезает пронзительный визг. Следом раздается частый топот. Наклоняюсь, прежде чем понимаю, что и зачем делаю… Задыхаюсь, когда в грудь мне влетает ребенок.
– Папа! Папочка!
Чувствую силу в теле, оно не болит. Я габаритный зверь, но по коже внезапно несется дрожь. Глаза жжет. Резко вдыхаю, когда они увлажняются. Часто моргаю, пока видимость не проясняется.
Но едва это происходит, дыхание вновь спирает.
Светловолосый ангел смотрит мне прямо в глаза и дергает мелкими пальчиками галстук.
Галстук, блядь? Что вообще происходит?
– Ты сегодня долго, – голос малышки звучит тихо и мягко, но прорезает слух не меньше, чем предшествующий этому визг. Теплые ладошки касаются моих щек, личико ангелочка приближается. Я просто делаю то, что должен – ответное привычное движение вперед, и мы соприкасаемся лбами. А потом звучит такой же нерводробильный, типа секретный, шепот: – Мама меня заругала.
– Потому что ты купалась под краном, – влетает в наш замкнутый мирок размеренный голос Вари.
Моей Вари… Моей…
Вот тогда мне и кажется, что я умираю. Сердце стопорится, а с трудом заглоченный воздух вдруг превращается в увесистый горящий булыжник. Говорю себе подождать, пока все это потухнет, восстановится и начнет функционировать в привычном режиме… Но не могу и пары секунд выдержать. Малыха поворачивается на звук, и я следом за ней вскидываю взгляд.
Глаза в глаза.
По раскаленной коже летит разящий, как ток, озноб. Меня словно электрический разряд сотрясает.
– Разряд! Есть реакция… Есть. Стабильно. Работаем.
Вдыхаю натужно.
В груди удушающе жарко становится.
С огромным трудом подтягиваются в работу необходимые системы жизнедеятельности. Несмотря на то, что боль не отступает, пытаюсь отразить улыбку, которой одаряет меня Варя. С треском проваливаюсь. Чересчур плющит внутри. Справляться со всеми показателями одновременно никак не удается.
Таращусь на свою кису, будто век ее не видел. А она, напуская строгий вид, перенаправляет всю свою энергию на ангела.
– Нюта сегодня решила самостоятельно устроить купание. Сказала, что в туалет идет, а сама открыла кран… Пока я пришла, мало того, что с головы до ног мокрая была, все вокруг плавало! Теперь Вере приходится питаться на ходу, – наконец, мой бледный, явно изнуренный Центурион снова в открытую улыбается.
Я спускаю взгляд ниже… И вновь захлебываюсь эмоциями. На руках у Вари второй ребенок, и он… сосет ее грудь. То есть, судя по всему, она. Вера же… Вера.
