Но я же вижу в них тот самый волшебный блеск, который свидетельствует о том, что воспоминания ее волнуют.
– Помню, – выдыхаю приглушенно, потому что и меня эти усиленные годами эмоции смягчают. – Соррян, но круто было, – сглатываю. Хрипом добавляю: – Очень.
– Угу, – тянет довольно моя киса. А потом со смехом возмущается: – Но как ты отрицал тогда! Меня извращенкой обозвал, когда я сказала, что думаю на тебя. Я чуть со стыда не умерла!
– Соррян. Еще раз, – и ржу, конечно. Как бы там ни было все это, порой вместе с нереально тупыми поступками воскресают одуряющие эмоции. Еще те старые – не шлифованные, буйные, бесконтрольные и, как тогда казалось, убийственные. – Я тебя все, Центурион, – прочесывая ладонью затылок, ухмыляюсь и подмигиваю.
Иногда говорю именно так, хоть давно научился использовать высшую меру – любовь. Просто это признание – первое. Сокровенное. Самоотверженное. И охренеть какое емкое.
– И я тебя все, – отзывается Варя, продолжая мыться.
Но смотрит-то на меня. Выглядит и звучит, как шесть лет назад. Порой оглушает, и начинает казаться, что не было этого времени. Оторваться от нее не могу – ни зрительно, ни физически. Ноги не идут. Голова забывает, куда надо.
– Дети, – напоминает родная.
– Точно, – бормочу и уже на ходу козыряю рукой. – Поторопись, потому что мы скоро будем. Я голодный.
– Окей, мистер Терминатор. Тороплюсь.
Поднимаясь на второй этаж, насвистываю. Да, впахиваю, конечно, на максималках. Есть ради кого. Это все годы и подстегивает, остановиться не могу. Чтобы не волновать Варю, стараюсь, естественно, скрывать, на каких я скоростях. Делаю вид, что легко все, что не устаю. А наверстывать часы сна, если не отрывать время у семьи, чаще всего не получается. Сваливаюсь позже, когда понимаю, что край. Сваливаюсь не потому что больше не вытяну. А потому что понимаю – я не могу ее подвести. Обещал, что дойдем до финала вместе.
– Ты – легенда, – нередко говорит Варя, нахваливая за какие-то там заслуги.
Имею вес в своей сфере, конечно. И что? Всех путей и решений все равно не знаю. Я просто знаю дорогу домой. Вот этой информацией и владею на максимум. По этой траектории двигаюсь. Все остальное получается попутно и косвенно.
– Ой, папочка… – вздыхает радостно Нюта, едва вхожу в детскую. Соскакивает с кровати. Только и успеваю присесть, влетает мне в грудь. Упираемся лбами, я улыбаюсь. А она, гладя ладошками мое лицо, очень серьезно и выразительно щебечет: – Родной. Родненький. Любимый! Ты где был? – округляя глаза, разводит и сотрясает в воздухе руками. Из всего делает событие. Выглядит забавно, не могу не смеяться. Только дети умеют настолько ярко выражать свои эмоции и расставлять при этом нужные акценты. – Я проснулась и жду, жду…
– Но ты же знала, что я приду?
– По-любому!
– Ну вот, – усмехаюсь и касаюсь малыхиного лба губами.
Каждый раз ощущение, будто солнца коснулся. Жжется, но приятно. Оторваться трудно.
Из соседней комнаты доносится слабое кряхтение, а пару секунд спустя уже раздается пронзительный крик. Вера – не Нюта. Вот она дает нам жизни! До ее рождения мы даже не знали, что дети способны так выдавать. Чаще всего и спать она вместе со мной под утро отправляется. Пять-шесть часов от трех после полуночи – единственное спокойное время в нашем доме. Кажется, много, но, поверьте, она потом за оставшиеся восемнадцать так наверстывает, что мало никому не покажется.
Варя заверяет, что гены исключительно мои. Да я и не спорю. Пусть будут все мои. Можно подумать, сама Центурион без генов меньше моя. Ни хрена подобного. Моя полностью. И Нюта моя. Бесспорно. Все мои. Родные.
– Давай, Нютик, – подхватываю ее на руки и поднимаюсь. – Пойдем за Верой. И будем умываться.
В пользу того, что выступление показательное, свидетельствует тот факт, что Вера замолкает, едва мы с Нютой входим в ее комнату.
– Па-па-па-па, – стоя в кроватке, на радостях бьет ладошками по перилам и топчет ножками.
– Я здесь, сирена, – подхватываю ее свободной рукой и прижимаю ко второму боку. Целую в макушку. – На месте, родная. И я, и Нюта – здесь.
– Она голодная, – авторитетно заявляет старшая сестра. – Я тоже.
– Сейчас умоемся и будем кушать.
– Ма-ма-ма-ма… – продолжает тарабанить Вера.
– И мама на месте. Уже готовит для нас завтрак, – говорю по пути в ванную. – Скоро увидимся.
Управляемся быстро, опыт сказывается. Ну и то, что старшая более терпеливая, чем младшая.
– Я тебе помогаю? – то и дело повторяет Нютик.
– Да, ты молодец, – хвалю, конечно. Знаю, как это важно. Даже за ерунду всегда и во всем хвалю. – Ты моя умница.
Она же сразу расцветает. Вот как мало нужно ребенку для счастья.
Одеваемся и идем вниз. Нюта уже давно сама шустро гоняет, но я все равно продолжаю их двоих носить. Считаю, что с детьми контакт и ласка лишними не бывают. Пока им это нужно, буду раздавать.
– Мы потом пойдем в бассейн? Пойдем купаться? – допытывается Нюта.
– Обязательно, – заверяю я. На входе в кухню тон меняю на более высокий и выразительный: – Ну-ка, дети, пожелаем маме доброе утро. Доброе утро! – громоподобно разражаюсь сам.
– Доброе утро! – охотно подключается старшая.
Младшая тарабанит пока на своем, но так пронзительно, что мы морщимся. А после сходу вместе смеемся – я, Варя, Нюта. Вера по цепной откликается. Вот крикуха она, не отнять. Даже хохочет так, что в ушах звенит.
– Так, ребята, на террасу, – курирует Варя после стандартных утренних поцелуев. – Все готово. Я только сливки возьму.
– Кофе делала? – спрашиваю на автомате.
– Мистер Бойка, – тянет киса сладко. – Обижаешь! Готов твой кофе.
– Не обижаю, а уточняю, – улыбаюсь шире некуда. Просто потому что по-другому теперь редко получается. – Спасибо, родная.
– Всегда пожалуйста, родной, – подмигивает Варя.
Завтрак проходит относительно спокойно. Свойственная Одессе жара еще только-только зарождается. Висит над землей, великодушно оставляя необходимые метры свежести. Дети выспавшиеся, некапризные. Но голодные, потому немногословные – уплетают. Мы с Варей тоже по большей части молчим, чтобы не спугнуть эту идиллию. Впереди долгий день, успеем намотать и километры разговоров, и килотонны смеха.
Насытившись, откидываюсь на спинку кресла и, глядя на ребятню, ловлю последние минуты тишины.
Веру мы не планировали. Но я смотрел на Нюту и по ее возрасту предполагал, что это скоро случится. Варя же оказалась застигнутой врасплох. После нескольких дней задержки уговорил ее сделать тест. Так она, оценив результат, с десяток минут тряслась и рыдала. Меня самого тогда пробило так, что едва удержал грудачину в целостности.
