Уверенность в своих силах часто основана на убеждениях, которые со стороны кажутся совершенно абсурдными. В 1997 году на Борнео давно назревавшее напряжение между местным народом даяков и переселенцами-мадурцами переросло в полноценный конфликт. Даяки верили, что магия защищает их от пуль. Благодаря этому они сражались бесстрашно и эффективно. Подобный самообман характерен для многих войн. В Восточном Конго 1990-х годов бойцы отрядов май-май верили, что пули, попав в них, превращаются в воду. В Уганде 1980-х годов повстанческие группы под руководством Элис Лаквены яростно сражались потому, что были уверены: пули их не берут. Вера в защитную силу магии – замечательная иллюзия, позволяющая развить неограниченную агрессию против врага. Особенно пригождается она командирам, которые сами не выходят на поле боя.
Второе преимущество уверенности в своих силах – это возможность запугать врага. Хорошего блефа часто оказывается достаточно. Даяки запугивали своих врагов множеством способов. Слухи о каннибализме и демонстрация отрезанных голов заставляли противников думать, что даяки “одержимы и ведут себя ненормально”, и, соответственно, испытывать перед ними страх69.
Позитивные иллюзии помогают людям выигрывать битвы, способствуя целеустремленности и успешному блефу. Конечно, ложная уверенность в своих силах может приносить и другие дополнительные выгоды, например укреплять доверие сомневающихся союзников. Но основное адаптивное свойство такой уверенности – это повышение вероятности победы.
В конечном счете есть какая-то ирония природы в том, что отбор на способность побеждать способствовал также склонности к ошибочным суждениям, которая, в свою очередь, приводит к “нерациональному использованию человеческих ресурсов”. Великий поэт и составитель словаря английского языка Сэмюел Джонсон понимал, насколько абсурдны ситуации, когда оба противника уверены в своей победе: “Несомненно, перед началом войны каждая нация уверена в своей победе; эта взаимная уверенность приводит к кровопролитным играм, которые уже не раз опустошали наш мир. Но ведь ясно, что из двух противоречащих друг другу мнений одно должно быть неверно”. Джонсон говорил это, пытаясь убедить Англию не вступать в войну с Испанией. Было бы неплохо иногда вспоминать об этом во время сегодняшних конфликтов. Но к сожалению, понимание, что противники склонны неверно оценивать свои шансы на победу, неизбежно вступает в противоречие с тем фактом, что в процессе эволюции люди научились это понимание игнорировать70.
У животных уверенность в своих силах, скорее всего, играет ту же роль, что и у человека. В равной схватке обе стороны должны быть нацелены на победу. Поэтому проигравшие неизменно платят более высокую цену, чем могли бы, если бы действовали рационально. Проблема с излишней самоуверенностью в человеческих войнах – в том, что в сообществах, находящихся “над военным горизонтом”, самонадеянность лидера гибельна не столько для него самого, сколько для солдат, которым приходится сражаться на его войне.
Подводя итог, можно сказать, что эволюционная психология солдат, участвующих в комплексной войне, обычно подсказывает им в этой войне не участвовать. В то же время эволюционная психология командиров, организующих войны, заставляет их разбрасываться ресурсами и принуждать солдат к участию с помощью способов, отточенных многолетней эволюцией коалиционной проактивной агрессии. Все это приводит к кровопролитиям гораздо большего масштаба, чем могло бы быть, если бы система была взаимовыгодной. К сожалению, естественный отбор благоприятствует механизмам, приводящим к победе. И эти механизмы включают позитивные иллюзии, усугубляющие расточительность войн.
Ни внешние источники зла, ни удовольствие от убийств, ни “неодолимый инстинкт агрессивности”, о котором говорил Эрих Фромм, не приводят к комплексным войнам. Такие войны – результат сложного взаимодействия склонности к проактивной и реактивной агрессии. Солдатам повсеместно приходится сражаться вопреки своему желанию. Комплексные войны возможны благодаря способности человека к коалиционной проактивной агрессии, которая, в свою очередь, способствует подчинению и иерархии. Отчасти комплексными войнами движет самолюбие: по мере приближения кризиса обе стороны все хуже справляются с рациональной оценкой происходящего по причинам, которые кроются в эволюции реактивной агрессии.
Приведенная здесь схема – всего лишь грубый набросок базовых взаимоотношений между эволюционной психологией и военными действиями. Я хотел показать, что военную психологию можно проиллюстрировать простыми моделями из биологии поведения. Также я хотел подчеркнуть, что в сообществах, находящихся “над военным горизонтом”, некоторые эволюционные адаптации к агрессии могут парадоксальным образом понижать вероятность победы в ситуациях, где важна точная оценка соотношения сил.
В этой книге я хотел разобраться, как эволюция создала лучшее и худшее в человеке. Предсказание будущего не было моей целью.
Тем не менее мне кажется, что мы вполне можем смотреть в будущее с осторожным оптимизмом. Как я уже говорил, если агрессия была адаптивна в плейстоцене, это еще не означает, что мы должны продолжать воевать в антропоцене.
Множество данных указывает на то, что частота насильственной смертности в мире стабильно снижается. Происходит это, в частности, потому, что сообщества со временем становятся все крупнее, а чем крупнее сообщество, тем меньший процент населения принимает в войнах непосредственное участие. Поэтому снижение насильственной смертности вполне ожидаемо. Люди очень стараются сделать свою жизнь безопаснее71.
Насколько долгим и насколько повсеместным будет это снижение смертности – вопрос открытый. В конце плейстоцена, непосредственно перед возникновением сельского хозяйства, Homo sapiens населяли большую часть мира и вели образ жизни кочующих или оседлых охотников-собирателей. Количество отдельных сообществ в те дни достигало нескольких десятков тысяч (по некоторым оценкам, около 36 тысяч72), и каждое сообщество обладало суверенитетом над своей территорией. Поскольку все мужчины были охотниками и потенциальными воинами, шансы умереть насильственной смертью во время столкновений между сообществами были очень высоки. Сегодня в мире 195 стран, и в каждой из них контроль насилия осуществляет государство. Со снижением количества независимых сообществ снизилось и количество войн. К сожалению, последние данные указывают на то, что чем дольше длится мир, тем более кровопролитной оказывается война, которая приходит ему на смену73. Тем не менее, при прочих равных, если средний размер стран продолжит расти, вероятность умереть насильственной смертью продолжит снижаться. В далеком будущем человечество, возможно, станет единой страной: экстраполяции текущих тенденций показывают, что Мировое государство может появиться уже в период между 2300 и 3500 годом74. Весьма вероятно, что смертность в этом Мировом государстве будет минимальной по сравнению с тем уровнем насилия, который наблюдался при анархии; при этом возможности, которые откроются для тирании, могут привести к расцвету других видов убийств.
Но если число стран останется тем же или продолжит расти, регуляция международных конфликтов будет требовать все больших усилий. Это очень непростая задача. В 1928 году лидеры шестидесяти двух государств договорились не использовать войну в качестве политического инструмента. Пакт Бриана – Келлога, который они подписали, нельзя назвать безупречным. Он не помешал Японии ввести войска в Китай в 1931 году. Он не остановил развитие агрессивного национализма в Германии и Италии, ставшего причиной Второй мировой войны. Всего через десять лет после подписания пакта все страны-участницы, кроме Ирландии, оказались втянуты в войну. В числе других войн, в которых участвовали члены пакта, – Корейская война, арабоизраильский конфликт, индо-пакистанские конфликты, Вьетнамская война, югославские войны и войны в Сирии и Йемене. Тем не менее, несмотря на все нарушения и вопреки мнению скептиков, ученые Уна Хэтэуэй и Скотт Шапиро считают этот пакт успешным, потому что он изменил правила ведения войн. С 1816 по 1928 год большинство войн затевались для захвата территории. После подписания пакта Бриана – Келлога такие захватнические войны стали незаконными. В результате аннексии территорий стали происходить все реже, а государства вместо этого стали все чаще обращаться к торговле75.
