Поэтому, говоря “просто история”, я ни в коем случае не хочу недооценивать величие эволюционной перспективы. Я имею в виду только то, что эволюционная история не содержит в себе руководства к действию и не накладывает почти никаких ограничений на будущее. Социальные системы нашего времени по большей части сильно отличаются от тех, которые существовали несколько сотен лет назад. Способность человека к общественным переменам несомненна. Система государств, существующая с момента заключения Вестфальского мира в 1648 году, кажется непоколебимой, но уже сегодня она начинает меняться, и никто не знает, что придет ей на смену в будущем. Для понимания потенциала человечества история имеет гораздо большее значение, чем теоретизирование на тему эволюции, потому что исторические свидетельства перемен гораздо более наглядны. Мы знаем, что с течением времени общество иногда меняется в лучшую сторону, а иногда в худшую. Но чего мы не можем знать – так это того, в какую сторону повернут наши потомки.
Во-вторых, хотя будущее и остается туманным, эволюция наградила нас когнитивными искажениями, которые влияют на наше поведение предсказуемым и часто неприятным для нас образом. Об этих искажениях не стоит забывать.
У строгих руссоистских взглядов есть один серьезный недостаток. На их основе легко сделать вывод, что анархия принесет миру покой. Будто стоит только избавиться от капитализма, патриархата, колониализма, расизма, сексизма и других напастей современного мира, как возникнет идеальное общество, полное любви и гармонии. Однако идея, что эволюционно в человеке заложена исключительно руссоистская толерантность и никакого гоббсовского эгоизма, весьма опасна, потому что чревата потерей бдительности.
Возьмем отношения мужчины и женщины. В небольших сообществах, как я уже говорил, эгалитаризм в основном касается отношений между мужчинами – а именно женатыми мужчинами. Во всех сообществах по всему миру мужчины доминируют над женщинами в общественной сфере жизни. Это наблюдение ничего не говорит о частной сфере жизни. В браке женщины часто доминируют над мужчинами. Большое значение тут имеет характер, но в некоторых браках женщины используют для подавления мужчин и физическую силу. Однако в публичной сфере жизни, где общественные правила насильственно регулируются захватившими власть альянсами, конфликты между интересами мужчин и женщин неизменно решаются в пользу мужчин. В этом смысле патриархат является универсальным свойством современного человечества10.
Однако нет никакого эволюционного правила, согласно которому общество должно таким и оставаться. Недавние политические изменения в Руанде и Скандинавии показывают, что от сложившихся традиций мужского доминирования в законодательных органах власти вполне можно отказаться. Подобные изменения возможны на любом уровне.
Но просто так они не произойдут. Для этого необходимы конструктивные действия и тщательная подготовка. Недостаточно просто устроить анархию или общество без правил. Если разрушить старый режим, не заменив его новым, на его месте обязательно вспыхнет насилие. Тут же появятся конкурирующие за власть мужские альянсы, и незаконные вооруженные формирования расцветут пышным цветом. Все предсказуемо закончится тем, что группы мужчин, используя физическую силу и коалиционную проактивную агрессию, снова захватят власть в общественной сфере жизни. К этому печальному выводу нас приводит и история, и эволюционная антропология.
Опираясь на наши знания о динамике развития человека, можно сделать и более общий вывод: группы и индивиды всегда будут заинтересованы в конкурентной борьбе за власть. Но это необязательно должно приводить к войнам. Необязательно всегда будет патриархат, издевательства в школах, сексуальное насилие, уличная преступность и злоупотребление властью. Справедливые и лишенные насилия формы социального устройства вполне возможны. И может быть, в будущем они будут даже более совершенны, чем те формы правления, которые сегодня существуют в Исландии и других относительно эгалитарных и миролюбивых странах.
Единственная гарантия, которую может дать эволюционный анализ, – это что создать более справедливое и мирное общество будет непросто. Это потребует огромных усилий, планирования и кооперации. Кочующие охотники-собиратели хорошо умели бороться с нарушителями правил и тиранами. Каждое сообщество должно найти свои способы борьбы. Чтобы предотвратить насилие, мы должны всегда помнить о том, как легко разрушить общественный строй и как трудно его создать.
В солнечный день в июле 2017 года я, окруженный сытыми людьми в удобной летней одежде, гулял по Аушвицу. Это место иллюстрирует химерную природу человека, как ничто другое.
Воздух был наполнен просоциальными чувствами и кооперацией. Я приехал с небольшой группой туристов, которых встретил тем утром в Кракове. В лагере было много посетителей, и в переходах между секциями время от времени возникали очереди. Все терпеливо ждали, негромко переговариваясь.
Мы посетили место, где раньше играл лагерный оркестр. Узников было удобнее считать, когда они шли в ногу, и добиться этого помогала музыка. Мы побывали в здании, в котором сотни женщин подверглись принудительной стерилизации в рамках экспериментов, проходивших в 1943 и 1944 годах. Мы увидели двор между блоками 10 и 11, где заключенных – после того, как они покорно снимали с себя одежду, – расстреливали за нарушение правил лагеря, били плетьми или вешали; на этом месте погибли тысячи человек. Мы зашли в тесную камеру, где обнаженных узников убивали газом “Циклон Б”, загоняя внутрь до двух тысяч человек за раз. Мы заглянули в симпатичный садик, разбитый возле дома, где жил первый комендант Аушвица Рудольф Хёсс вместе с женой и детьми, – дом находился в нескольких метрах от тюремных блоков. Мы увидели виселицу, на которой повесили Хёсса. На парковке улыбающиеся торговцы сувенирами продавали сделанные вручную модели ворот Аушвица.
Столько кооперации. Мы привыкли думать, что кооперация – это всегда хорошо. Однако кооперация, как и мораль, приносит не только добро, но и зло.
Миссия человечества – не в укреплении кооперации: эта задача относительно проста и глубоко встроена в нашу мораль и одомашненную психику. Гораздо более трудная задача – это снижение нашей склонности к организованному насилию.
Мы уже начали движение в этом направлении, но идти нам еще далеко.
Послесловие
Противоречивость человеческого поведения отлично иллюстрируется разнообразием моральных позиций по поводу смертной казни. В США, где я живу, смертная казнь – наболевший вопрос. Многие горячо ее поддерживают, еще больше людей выступают против. Согласно теории, которую мы обсуждали в этой книге, наши предки создали более мирную версию самих себя благодаря физическому устранению наиболее агрессивных самцов. То есть смертная казнь – естественное человеческое поведение, которое дало прекрасные с точки зрения морали результаты. Следуют ли из этого какие-то практические рекомендации? Значит ли это, что мы должны использовать смертную казнь как способ улучшить социальное устройство?
Мой ответ – твердое “нет”. Последствия, которые смертная казнь имела в далеком прошлом, не имеют отношения к правомерности ее использования в настоящем. Казни, которые приводятся в исполнение государственными органами, имеют мало общего с казнями в небольших сообществах. Единодушного согласия членов общества уже не требуется, а само убийство совершают не близкие родственники. Обстоятельства изменились: тюрьмы стали альтернативной формой социального контроля, недоступной нашим предкам. Я думаю, что смертная казнь – устаревший способ наказания, которому не место в современном мире. В большинстве случаев смертная казнь неэффективна, то есть не приводит к снижению преступности. Обществу она обходится дороже, чем тюремное заключение. В некоторых странах, например в США, она чудовищно несправедлива, потому что ее жертвами становятся в основном бедные и лишенные привилегий люди. Казни бывают ошибочными: известно немало случаев, когда казнили невинных людей. Понимать свое прошлое полезно, но далеко не всегда им стоит восхищаться. Тот факт, что смертная казнь имеет долгую и сложную историю, не имеет отношения к современным общественным вопросам.
