Он отмахнулся.
– Да-да. Галвин уезжал из Карильда! Поразительно! Он был в храме, и как там, гнев богов на него не пал? Ну, по всей видимости, нет. Отыскал переводчика с зильского. Позвольте один нескромный вопрос, что это за язык такой? И почему Оду потребовалась слепая монахиня?
– Я не… – Да этот Килвин такой же мерзавец, как и его брат! – Не ваше дело! Прошу! – Вот ведь! – Возьмите и оставьте меня в покое! Ваши дрянные отношения с братом меня нисколечко не волнуют.
Вот!
– Не могу.
– Так значит?! – ну и хорошо, роскошно! Плюнуть ему в рожу, или и так хорош? – Спасибо за помощь.
Прекрасно. Очаровательно. Превосходно. Я соскочила с дорожки и через клумбу, черную пустую лужайку, бросилась наискосок к остановкам.
– Стой… стойте! Анна! Я не хотел вас обидеть. Аня!
– Отойдите.
Что за наглость преграждать людям дорогу?
– Я не хотел.
– А я хочу! Пройти.
– Да подождите вы! Я помогу. Я хочу помочь. Позвольте?
– С радостью. Берете этот чёртов свёрток, и до свидания. Нет? Не так помочь?
– Анна… Я на службе, я права не имею впутываться в дела Больших и Малых собраний, – он малодушно отвернулся. Врёт. Как пить дать врёт! – Сделайте это за меня, я заплачу.
– Даже так? – во что я, чёрт побери, влезла? – И сколько? Нет, не думайте. Мне просто интересно.
– Ужин? – он неловко улыбнулся. Даже кошка от такой улыбки отвернулась. – И двадцать… пять. У меня больше с собой нет. Госпожа Веда… я правда не хотел вас обижать.
– Я не госпожа, – чёртовы чернокнижники и их братья, и советы и все… Достали! – и не слепая монахиня. Если вам так сложно, зовите меня ведой, – ну вот за что мне это? – как ваш брат звал. А лучше, просто дайте пройти.
– Не дам. То есть… Давайте обсудим, прошу!
Он не двигался, так и стоял горой. Была бы я ведьмой, настоящей ведьмой, превратила бы в суслика. Это отвратительно. Но я лишь Аня, я даже пнуть его не смогу.
– Ну, давай.
Хоть поем бесплатно.
***
В зале было тепло и шумно. Замёрзшее после долгих блужданий тело хотело дремать. Мы заняли одинокий круглый столик на четверых. Сложили одежду на пустой стул. Я застелила кресло шарфом и усадила на него Вельку. Готова поспорить на новые колготки, в этом баре не найдётся и двух одинаковых стульев.
– Как выглядел человек, передавший вам это? – он указал на свёрток громадным чёрным пальцем. Надеюсь, под перчаткой его руки всё же поменьше будут. Прикасаться к этой штуке Килвин брезговал, даже смотреть на неё толком не хотел, свои же пальцы разглядывал.
– Как? – я пожала плечами. Он часто ошивался в нашем ведомстве. – Низкий, худой, волосы назад зачёсаны, между зализанными прядями лысина проглядывает, на шеи очки болтаются, они у него на шнурочке. Ты его знаешь?
– Нет, – он хмуро тряхнул головой, демонстрируя роскошный русый чуб, во все стороны полетели маленькие мерцающий капельки. А волосы у них с братом одного цвета, и глаза похожие. Только у Килвина взгляд мягкий, обеспокоенный, но тёплый, в такие глаза смотреть и смотреть. У Галвина же – сплошной шиповник. – А одет как?
Вспомнить бы ещё. К нам подплыла миловидная девушка с карандашом.
– В красную мантию, – невинным шёпотом закончила я, позволяя официантке втянуть меня в рекламу нового меню.
– Вы знаете, что это значит? – Килвин нервно барабанил по краю толстой столешницы. Сонная девушка-официантка возвращаться к нам не спешила, она уже растратила свою дневную норму резвости. Проверять громадного стражника на предмет совершеннолетия – это, конечно, важно. А как иначе? По нему же не видно. Проверялся Килвин, надо сказать, охотно: перетряс пальто раза четыре, привстал, будто бы невзначай, продемонстрировал толстый палаш, чуть выпирающий в добротных форменных ножнах, и только потом с легкой улыбкой отстегнул портмоне. Документы сознательный гражданин Килвин хранил в каком-то водонепроницаемом кармашке. Официантка была поражена.
– Ты хоть номер её попросил?
– Не уходите от разговора, веда. Ваши странные способности брр… не дают вам, – он ткнул в меня пальцем. Забавно наблюдать, как в тебя тычет пальцем человек, глазами которого ты смотришь. Двоякое чувство. – право лезть в мою голову и жизнь! – довольно драматично закончил Килвин, посмотрел на меня, явно рассчитывая на моё раскаянье. Раскаянья сегодня не подвезли, увы. Вышеупомянутая голова смущенно опустилась. Пунцовые щеки спрятались за волосами. – Я свой написал.
– Хвалю.
– Давайте лучше вернёмся к…, – он сконфуженно тряхнул волосами.
– К Галвину, – закончила я совершенно бесстрашно. К обсуждению плана по спасению, плохого знакомого мне, типа. Этого неприятного, угрюмого Галвина. Может, спасём какого-нибудь другого? Посимпатичнее? Да-да. Знала ли я утром, та, не выспавшаяся я, добрых двадцать минут подбиравшая колготки, что вечером меня, почти добровольно, затащат в лучшую городскую питейную? Впрочем, какая разница? Тем более, плачу не я. – И, к личности в красном наряде, – и чувствую, просидим мы тут до завтрашнего утра. – Я разбираюсь в местной моде, – мне объяснили. Цвет мантий может многое рассказать. Килвин одобрительно хмыкнул.
***
«– Смотри, всё очень просто, – Злата улыбалась. Я чувствовала это сквозь морок обхватившей меня тьмы. – Жёлтый, как солнышко, цвет священников. Цвет нашего Бога. Потрогай, Ань, вот здесь, – мне в руку ложилась маленькая шелковая тряпица, кусочек старой рясы.
– Гладкая, – жаль руками не вижу.
Это был четвёртый день – долгое скорбенье, праздник. Я сидела, запершись в комнатке над малой читальней, сюда обычно не заглядывают, особенно по праздникам. В такие дни все, либо носятся безумные по храму, силясь обслужить зевак из города, либо отдыхают. Второе реже. Мне повезло, почти. В приюте при храме Великомученицы Василисы никто не знал, что я слепа, точнее знали все. Стоит только посмотреть на меня и поймёшь. Но верили в это лишь матушка да сестры Злата и Лина.
Иногда становится очень плохо. Тьма обступает меня со всех сторон. Только тьма, пустая, безликая. Я оказываюсь с ней один на один. Девочка без лица и чувств, никакая – слепая, слабая. Мама, помоги.
– Ага. У стражников сизый, они говорят синий, но этот синий, – Злата кривится, и это я тоже чувствую и слышу, – скорее серый.
Мама научила меня, как обмануть мир, показала, как приручить тьму. Она хотела вырастить настоящую ведьму, сделать из меня ворожейку прошлого, героиню старинных преданий, такую же сильную, как были они когда-то, а может ещё сильней. Мама, говорила, заплетая мне длинные-предлинные косы, что моя слепота – это дар, что она поможет мне обрести величие. «Ты без труда проникаешь в души людей, моя веди. Ты смотришь их глазами, ты чувствуешь их сердца. Стоит только приказать, моя веди». Только приказать. Приказать кошке долгие часы разглядывать печатные тексты. Приказать девушке, вон той случайной незнакомке с ванильными духами повернуть голову чуть-чуть левее. Приказать Галвину посмотреть в зеркало. Я не хотела этого, никогда.
