Я слышала только, как он дышал. Не так, как обычно. Громче. Сорваннее. Но это длилось недолго. Вскоре дыхание у него выровнялось, он не отодвинулся, но расслабился. Нога его прижалась к моему бедру. Слегка, словно ненароком. Прятаться и отодвигаться мне было некуда, поэтому я предпочла сделать вид, что ничего не случилось.
Он так и не ответил. Весь оставшийся путь мы проделали в гробовом молчании. Но я оставлять эту историю за бортом не собиралась.
– Я хочу уйти, – сказала, как только за нами закрылась дверь квартиры.
– Нет, – другого ответа я и не ждала.
– Я. Хочу. Уйти. Я тебе не нужна, Нейман, признайся уж. Если б эта игра настолько важна была для тебя, ты бы так не поступил. Не стал рисковать. Но тебе плевать на всё. Тебя могли там застукать твои друзья. Что бы ты им рассказывал? Или у вас так принято? Все хлопали бы и радовались?
Он молчал. Стоял, заложив руки в карманы брюк. Лицо каменное, на меня не смотрит. Только по сжатым челюстям можно догадаться, какая борьба внутри него идёт.
– Не принято. Я был не прав.
Я засмеялась. Горько и отчаянно. Он не прав? И это всё?
– Позволь мне хотя бы к Моте вернуться. К Матильде, – поправляюсь, понимая, что сболтнула лишнее. Не нужно ему знать, насколько эта женщина стала мне дорога. – Я не хочу находиться здесь. Рядом с тобой. Не хочу быть марионеткой. Мне не нужны ни твои деньги, ни лживый статус твоей невесты. Всё это лишнее. Я не хочу себя терять. Может, ты считаешь иначе, но даже у таких оборванок, как я, есть нечто большее, чем просто смазливое лицо. У меня есть душа и гордость. И чувство собственного достоинства тоже есть. И принципы. Хотя, вероятно, ты считаешь иначе.
– Видимо, именно поэтому ты целовалась по углам с первым попавшимся индивидуумом в брюках.
Интонация у Неймана спокойная. Голос ровный. Я бы запустила ему чем-нибудь тяжёлым в голову. Жаль, бесполезно.
– Это ты так решил, что он первый встречный, – возразила не менее холодно. – Я не из пробирки появилась на свет. У меня есть прошлое. И я не собираюсь в угоду тебе от него отказываться. Ни при каких условиях. И уж тем более, когда игра ведётся нечестно.
– А с чего ты взяла, что это игра? – смотрит он на меня пристально. Ни тени улыбки, ни сарказма в голосе.
На миг меня пронимает дрожь. Невольно я себя руками охватываю, чтобы успокоиться. Он блефует, конечно. Продолжает вести только одному ему понятную партию.
– Мне почти девятнадцать. Может показаться, что я доверчива и наивна. Это не так, – сказала я прямо. – И даже если допустить, что нет никакой игры, то не слишком ты преуспел в роли моего жениха. Не очень убедителен. А точнее, вообще провал. Это даже не единица за прилежность, а минус сто. Ниже только айсберги Антарктиды. И то я сомневаюсь.
Снова виснет между нами тишина – тягучая, тёмная, но живая. У тишины – наше дыхание. Мы дышим почему-то в унисон. Я это улавливаю и пытаюсь задержать воздух в лёгких, чтобы сбить этот ритм один на двоих. Но не получается. Он что, подстраивается под меня?..
– Завтра начнём всё сначала, – разрывает он молчание. Я изумлённо моргаю. Он ненормальный?
– Нет, – мотаю головой и сжимаю себя руками ещё сильнее. – Ты просрал свой шанс, Нейман. Я больше не хочу. Отстань, слышишь?
– Мы. Начнём. Сначала, – цедит он медленно, и в его голосе прорывается то ли хрипота, то ли сдерживаемый рык. В комнате темно. Я уже не могу уловить выражение его лица.
Да, мы даже свет не включили. Не до того было. А может, Нейману это на руку. Я не в состоянии была думать об этом. Да и… к лучшему. Лучше его лицо мне не видеть. А то могу кинуться, чтобы ударить или ногтями вцепиться. Бродят во мне такие кровожадные мысли.
– Зачем? Всё повторится. И будет только ещё хуже.
– Не повторится. Я принимаю твои условия, Ника Зингер.
Я уставилась на него, онемела. Кажется, никаких условий я не ставила.
– У всех пар бывают трудности… с пониманием. Это нормально, – холодные спокойные слова ложились ровными слоями. Падали неспешными снежинками за пол между нами, скрывая под собой все неровности и острые углы. Так я это чувствовала.
Он… умел завораживать и подчинять себе. Умел говорить, будто играл на дудочке, что усмиряла кобр или крыс. Кто я для него?.. Кобра или крыса?.. И то, и это – неприятно, но я – нечто подобное, потому что поддавалась его успокаивающей магии.
– Завтра будет новый день. И завтра начнётся с того, что больше к тебе не приблизится ни один мужчина. Ты понимаешь, о чём я.
– А ты? – задохнулась я от возмущения.
– А я не приближусь ни к одной женщине, кроме тебя. Равные условия, Ника. Равноценные. Так будет правильно. Ты права.
– Я не хочу! Ты всё испортил! Ненавижу тебя! – прорвало меня быстрее, чем я успела сдержаться. Меня трясло. Я что-то ещё выкрикивала, но ума хватило не кинуться на Неймана с кулаками. Я и мысли не могла допустить, чтобы к нему прикоснуться. После того, как он стоял перед своей прекрасной Хельгой со спущенными штанами.
Он подождал, пока я выговорюсь. Пока из меня выльется весь фонтан обид и горечи.
– Ты захочешь, – сказал он твёрдо. – А я всё исправлю. Отправляйся спать, Ника.
И я ушла. Развернулась и умчалась. Потому что не было смысла с ним спорить и разговаривать. Не могу сказать, что он меня не услышал, но поступить по-своему не дал.
В сердцах я порвала платье. Порвала и пожалела. Оно стоило сумасшедшие деньги. Утешало лишь то, что я больше никогда бы его не надела. Не смогла бы.
Долго стояла под душем, смывая и этот вечер, и послевкусие, и разговоры. Не могла только смыть из памяти его лицо в момент страсти. Это… было то, что принадлежало мне, как ни странно. Он тогда был мой, хоть я его и ненавидела за то, что мне пришлось через это пройти.
Думала, не усну, но уснула очень быстро.
А утром меня ждали хризантемы и розы. Большой букет с открыткой и бархатным длинным футляром.
Глава 44
«С добрым утром» – слишком лаконично, чтобы прочитать хоть что-нибудь между строк. Да я и не хотела.
Розы пахли тонко, волнующе, а резкий запах хризантем – та самая горечь полыни, что болью отзывалась в сердце. Смесь удовольствия и боли. Обещание изысканности и отрезвляющее дыхание ушедшей осени, не дающей соскользнуть в марево грёз.
Цветы я выбрасывать не стала. Слишком красивые и свежие. Вынесла их вон из комнаты, чтобы не прижимать к себе, не вдыхать отравленный несбыточными надеждами воздух.
Футляр открывать не стала. Занесла и положила его на стол в кабинете Неймана.
Я осталась одна. Когда проснулась, Неймана и след простыл. Может, у него были дела, а может, он давал мне возможность прийти в себя. Но одиночество не тяготило, было желанным.
