Но она ошиблась: я не готов дать ей передышку. Выхожу из неё и переворачиваю, как залежавшуюся вещь. Ставлю на колени. Она удивлена, но не сопротивляется. Я стираю ладонью лишнюю влагу — хочу, чтобы она была не такой мокрой — и вхожу в неё сзади. Это длится долго — резкие толчки, наступательный ритм. Я как будто в шахте вкалываю: тяжело, болезненно-остро и бесконечно.
Марго уже кричит — её снова накрывает. Она сжимается так конвульсивно сладко, но мне этого мало. Недостаточно. Колени у неё разъезжаются. Я поглаживаю её твёрдые соски, ловя телом каждый всхлип и содрогание.
Даю ей немного прийти в себя.
— Ты смерти моей хочешь? — бормочет она. Взгляд плывёт, косметика размазалась, щёки горят. Но сейчас Марго больше настоящая, чем, когда выступает в роли хорошенькой куклы без изъянов. — Иди ко мне, мой мальчик, — тянется она губами к моему каменному члену, что неудовлетворённо дёргает головкой. В нём ни на миллиметр не убавилось агрессии. Он всё ещё боеспособен и готов сражаться.
— Нет, — мягко останавливаю её и впиваюсь поцелуем в губы. Ласкаю рукой, провожу по влажным складочкам, скольжу по клитору вверх-вниз. До тех пор, пока она снова не заводится и не начинает подаваться мне навстречу. Не так быстро, куколка.
Я кладу её на бок и делаю очередной заход. Она обхватывает меня так плотно, что я чувствую, как начинает внутри зарождаться дрожь наслаждения. Я закрываю глаза, сосредотачиваясь на ощущениях, наращиваю темп. Ещё немного. Ещё самую малость.
В последний момент так некстати всплывают в башке, как перископ подводной лодки, рожки-антенны. Они подрагивают мне в такт. Вспышка. Белое марево. И я бурно кончаю. Проваливаюсь в ослепительный водоворот долгожданной разрядки.
Кажется, Марго тоже успела. Но мне уже всё равно. Я глубоко дышу, пытаясь прийти в себя. Она отползает и поворачивается ко мне лицом. Всматривается в меня пристально и с восхищением. Гладит ладонью отросшую за день щетину.
— О-у-у, ты мой герой! — захлёбывается она от эмоций. — Не такой, как всегда. Непредсказуемый. Разный. Ты ж меня чуть до смерти сладкой не затрахал! Вау-у-у… ты таким никогда не был! — аж подвывает она. Если б могла, наверное, подтанцовывала б от радости, но, боюсь, Марго дня два придётся в раскоряку ходить. — Ну что, в душик? Так и быть, я тебе сегодня даже спинку помою.
— Не надо, — поднимаюсь с постели. — Можно я сам и первый? Мне ещё домой добираться.
— Так ты не останешься, что ли? — хлопает она глазами.
Нет. Не останусь. Перехотелось. Нет желания слушать её трескотню, смотреть, как она пьёт вино, ест клубнику. Нет настроения снова ложиться в постель и продолжать секс-марафон. Вселенская пустота. Космическая дыра внутри. Приятная усталость есть. Лёгкость в теле — тоже. Нет удовлетворения и радости. Это привычно, но сегодня почему-то особенно давит.
— У меня ещё дела. А завтра — тяжёлый день. Не огорчайся.
Но, кажется, Марго не расстроена. Потягивается, как большая кошка.
Душ. Костюм. Щелчок замка. И только выйдя из подъезда и получив заряд ветра в лицо, понимаю, что дышу с облегчением, словно вырвался из маленькой душной комнаты, насквозь пропахшей сладкими конфетами и подгнившими экзотическими фруктами.
8. Ника
Больше всего на свете я страшусь неизвестности. Вот таких незнакомых звонков на ночь глядя, например. Я не решаюсь принять вызов, а телефон трезвонит и трезвонит. Запоздало проскакивает мысль, что это может звонить новый хозяин, от которого я только что удрала. Но это не он.
— Привет, систер, — Тина чересчур жизнерадостна, а у меня сжимается всё внутри и холодеют пальцы. Незнакомый номер. Прилично поздний вечер.
— Что-то случилось? — осторожно интересуюсь я, стискивая холодными пальцами тонкий корпус своего айфона. Ещё немного — и у меня появятся новые непредвиденные траты.
— Да ничего не случилось! — опять эта наигранная бравада в голосе, и в животе скручивается мёртвыми петлями настоящий страх. — Чо ты как маленькая, блин!
— А почему ты не со своего номера? — прибиваю её бравурный энтузазизьм логикой.
— Потому что ты могла не ответить, коза! — я бы и не ответила. В точку. Всё, что осталось в прошлом, не желаю ворошить. Даже сейчас. Но, естественно, я хочу её выслушать, вместо того, чтобы тупо нажать на «отбой». — Я тебя знаю!
Сестра прямо-таки излучает торжество и продолжает бахвалиться, радуясь, что нашла наконец-то свободные уши. Конечно, она знает: я всегда отвечаю на незнакомые звонки. Пунктик у меня такой. Уж кто-кто, а она в курсе моих фобий и предпочтений.
— Ладно, — прерываю я её словесный понос. — Давай, по существу. Просто так звонить, чтобы услышать мой голос, ты бы не стала, наследница престола. Не царское это дело.
— Ну что ты сразу начинаешь, — вяло отбивается Тинка, но мажорность её тональности плавно сходит на «нет». — Можно подумать, я не могу позвонить младшей сестрёнке, чтобы узнать, как у неё дела.
Если б я могла, рассмеялась. Больше года старшенькая не проявляла никакого интереса
моей персоне, а тут так приспичило, что аж ночью на кнопки понажимала.
— Тина, я сейчас брошу трубку и отключу телефон. И вообще завтра сменю номер, — угроза, как всегда, действует безотказно. Преемница отцовских капиталов судорожно вздыхает, и у меня снова начинает ныть живот. — Что ты натворила в этот раз? У вас там правда всё хорошо?
— Да что нам сделается, — уже уныло гундосит она. — И ничего я не натворила, — ещё один вздох — такой прерывистый, что, не знай я её, как облупленную, подумала бы, что там, где она, обрушилось небо ей на голову. Лицедейка. Манипуляторша. — Ника, спаси, а?
Она вдруг начинает реветь белугой, и мне по-настоящему становится плохо. Куда она вляпалась?
— Говори уже, — голос мой спокоен почему-то. Чего не скажешь о теле: внутренности разве что узлом не завязались. Морским.
— Ненавижу! — вопит Тинка яростно. — Ну почему я?! За что мне это всё? Не хочу, не могу, не буду!
— А ну прекрати истерику! — рявкаю так, что водитель невольно косится на меня, но, слава богу, ни о чём не спрашивает. Тинка всхлипывает, шумно сморкается и уже говорит по-существу: — Ник, он меня замуж решил выдать! Как племенную кобылу пристроить! Ну, где я, а где замуж, а?
Кто «он», можно и не спрашивать. Отец наконец-то нашёл идеальное решение всех своих проблем: надумал спихнуть свою гордость и радость в чьи-то надёжные, на его взгляд, руки. Именно поэтому я и порвала отношения с семьёй почти два года назад. Не совсем поэтому, но это уже не имеет значения.
— Он что, старый, лысый? — уточняю я на всякий случай.
— Да откуда я знаю, — зло буркает сестрица. — Мне вот совершенно по барабану. Не хочу! Пусть сам на своём мешке с золотом женится, если уж так приспичило! Помоги, а? — последнюю фразу она произносит заискивающе, и я представляю, как она преданно заглядывает мне в глаза, хлопая густыми ресницами. Это у нас общее. И только этим мы с ней похожи — ресницами. А так непосвящённый вряд ли признает, что мы сёстры.
