Реваз?
За него я почти не беспокоилась. Уж кто-кто, а он из любой ситуации выкрутится.
Андрей?
И здесь «нет» было однозначным. Да, напряжен, но для него это нормально.
Профессор? Людмила Викторовна? Яна?
Номер Андрея я набрала, уже с трудом себя контролируя. Если я права…
– Саша? – вопреки опасениям, крестный ответил сразу. Включил видеорежим.
Для понимания, что со мной происходило, ему хватило мгновения:
– Кто? – жестко потребовал он, возвращая меня не только в реальность, но и в то состояние, когда сначала делаешь то, что должен, и лишь потом позволяешь себе скатиться в рефлексии.
– Дядька Прохор! – сглотнув, насколько возможно твердо произнесла я. – Жив, но…
Все было очень плохо, но надежда, она такая. Веришь до последнего.
* * *
В военный госпиталь, куда доставили дядьку Прохора, меня отвезли Сашка Трубецкой и Игорь. Тезка сидел за рулем, Игорь рядом со мной. Держал за руку, помогая не сорваться.
Эти пятьдесят минут, пока Андрей не перезвонил, были жуткими. Когда чувствуешь, как уходит жизнь дорогого тебе человека, и ничего не можешь сделать, это – страшно.
Нашли его в пригороде, у машины. На тупиковой улочке. Три пулевых ранения в грудь и одно в голову, по касательной.
Если бы не маячок, по которому дядьку Прохора и обнаружили, шансов бы не осталось.
Впрочем, их и в этом случае было немного.
– О чем ты разговаривала с Анной?
Мы находились в коридоре перед операционным блоком. Я стояла у окна в противоположном от двери конце, остальные держались вместе. Андрей, тетка Полина, Игорь и его отец – главный целитель госпиталя, приехавший уже после начала операции.
Трубецкой-младший поднялся на этаж только теперь. До этого оставался в машине, общался с отцом.
Мне хотелось огрызнуться – внутри все клокотало, требуя хоть какой-то разрядки, но я взяла себя в руки. Его интерес явно не был продиктован простым любопытством.
– Рассказала о встрече Виктора Бабичева и моей двоюродной сестры, свидетельницей которого случайно стала, – удивляясь, насколько спокойно звучит мой голос, ответила я. – Бабичев передал ей конверт. Анне показалось, что с деньгами.
– Когда это было? – Сашка подошел еще ближе, встав практически у меня за спиной.
– За день до нападения, – поймав себя на желании сделать полшага назад, чтобы почувствовать его тепло, ответила я.
– Крестный знает?
В ответ только качнула головой.
Впрочем, он и сам мог сообразить, что сообщить эти новости Андрею я бы просто не успела.
– Здесь самые лучшие хирурги и целители, – после короткой паузы произнес тезка.
За последние полчаса я об этом слышала не раз. И даже верила в это, потому что в главном военном госпитале не могло быть иначе, но…
Сегодня я познакомилась еще с одной стороной своей будущей профессии. Когда ты рассчитываешь не на себя, а на других, взявшихся спасать жизнь твоего близкого.
Когда ты сама, наверное, проще. Ты можешь срываться в отчаяние, выть, стиснув зубы, но продолжать делать, выворачиваясь наизнанку. Потому что есть ты, и никого, кроме тебя.
А когда ты вроде как в стороне, и остается только ждать… Это больше чем тяжело. Это просто невыносимо.
– Знаю, – только и ответила я, реагируя на сказанное. И добавила: – Саш, извини, но я хотела бы побыть одна.
Тезка молча ушел. Но прежде чем развернуться, подался вперед и коснулся губами моих волос.
Мягко. Осторожно. И… трогательно.
Впрочем, мне могло и показаться.
И даже лучше, если бы показалось. Обошлось бы без вопросов, которые сейчас точно были лишними.
Осень, темнело рано, но парк вокруг госпиталя был ярко освещен.
По дорожкам ходили люди – время посещений. Кто-то торопливо, с сумками и пакетами, направлялся к зданию. Кто-то, уже никуда не спеша, на выход.
Внешняя сторона жизни любой больницы. Места, где надежда и отчаяние – две грани существования.
Сколько я так простояла, не знаю, но в парке, ставшем для меня в этом иллюзорном мире опорой, людей больше не было. Остались лишь поздний вечер, свет фонарей, наполовину облетевшие деревья…
И я, повисшая между теми самыми надеждой и отчаянием.
Как шевельнулись створки дверей, которые вели в операционный блок, я не услышала, но почувствовала. Словно ударило в спину да обдало чужой болью.
Резко развернулась, но даже не дернулась, чтобы кинуться туда.
Прохор был жив, я это чувствовала ясно. Да и хирурги… Они выглядели усталыми, но довольными.
И опять все вокруг меня словно застыло. В голове мелькала мысль, что надо что-то делать, но тело было ватным, беспомощным. Единственное, что могла – стоять. Стоять и смотреть, понимая, что это еще не конец, а лишь начало.
И будет еще ночь, и утро, и еще один день. И снова вечер, и опять ночь…
И каждую секунду этих ночи, утра и дня будет идти борьба. Борьба между жизнью и смертью…
Но я все-таки нашла в себе силы и сделала первый шаг. А потом и второй. И третий.
Когда я подошла к остальным, хирурги уже ушли. А вот все, о чем они говорили, «осталось». Висело вокруг невидимое, легким флером окутывая коридор.
…Операция прошла штатно…
…Состояние тяжелое, стабильное…
…Теперь только ждать…
Отгородиться от чужих эмоций не получалось, и они давили, давили, давили, пробуя на прочность.
Меня замутило. В голове зашумело.
Я знала, как с этим бороться, но для этого тоже требовались силы. Те самые, которых давно уже не было.
Голос крестного помог вернуться в реальность:
– Отвезешь Сашу. И смотри там… – Он стоял напротив, обращаясь к непонятно как оказавшемуся рядом Игорю.
– Не беспокойтесь, Андрей Аркадьевич, – обнял тот меня за плечи.
Легче не стало, но…
Я больше была не одна. Это придало если не сил, то уверенности.
– Я с ними… – выступивший из-за спины Трубецкой звякнул брелоком от машины.
– Тебя в поместье ждет Катерина, – с намеком произнес Игорь, крепче прижав меня к себе.
– Это не твое дело! – подался вперед Трубецкой.
– Так, петухи, разбежались по углам! – резко осадил их крестный. С тревогой посмотрел на меня.
Я ответила удивленным взглядом. То, что происходило сейчас, было непонятным и пугающим. Словно я что-то пропустила, и теперь оно, явив себя миру, готовилось сломать все, что я считала знакомым и привычным.
