Екатерина Ивлева могла стать для сына неплохой партией. Дворянский род старый, уже несколькими поколениями подряд отметившийся на юридическом поприще. Да и со стихиями у барышни все в порядке. Сильный огонь и дружественный ему воздух делали ее завидной невестой.
– Это все, что тебя волнует? – слегка, только пощупать границы дозволенного, огрызнулся Александр.
Откинувшись на спинку, сложил руки на груди, давая понять, что на конструктивный разговор по этой теме отец может не рассчитывать.
Князь спрятал улыбку. Взрослыми детей делал не возраст, а сложившиеся обстоятельства. И те выводы, к которым они приходили, выбираясь из них.
В этом отношении поколению его сына не повезло.
Впрочем, это с какой стороны смотреть. Новой войны, которая заставила бы их стать старше, Трубецкой точно не желал.
– Игорь Валдаев Саше не пара, – выпрямился князь.
– Это ты так считаешь? – криво усмехнулся Александр.
Того, что мелькнуло в его глазах, князь не пропустил. Сомнение. Печаль. Надежда…
Качнув головой, князь посмотрел наверх, давая понять, чье именно мнение высказал.
Александр хмыкнул:
– Глупая затея.
Говорить о том, что частично согласен с мнением сына, князь не стал. Поднявшись, отошел к окну.
С Михаилом Алексеевичем… именно так, по имени-отчеству, когда наедине, о судьбе Александры они говорили. И пусть Трубецкой высказался более витиевато, но по смыслу совпадало. Давить на Александру бесполезно – не только воспитание, но и внутренние силы. Можно сделать только хуже.
Но ведь необязательно действовать прямолинейно! Девушка молодая, опыта общения с противоположным полом никакого. Все – голая теория, которая при должном старании уступит реальным отношениям.
И все, что для этого требовалось…
Трубецкой развернулся, посмотрел на сына, пристально наблюдавшего за ним.
Александр пошел в него, не взяв ничего от матери.
А жаль!
Прабабка Тамары была из рода Багратион, подарив правнучке особую красоту и царственную стать.
Сам же Трубецкой был настоящим русичем. Это не делало его простоватым – сказались сотни лет родовой селекции, но это если не поставить рядом с супругой, на фоне которой он не терялся только в мундире.
– Чтобы завоевать сердце твоей матери, мне пришлось стать ей нужным.
Когда сын приподнял бровь, мол, продолжай, продолжай, не без горечи усмехнулся.
На словах просто, а на деле…
Это уже потом, после рождения первого ребенка Тамара призналась, что сразу выделила его среди всех ухажеров, в то время как Трубецкой был уверен, что добился внимания красавицы только правильно выстроенной осадой.
– А еще я знал, что свою… именно свою, которая единственная и других не будет, не отдам никому. И добивался этого…
– Ты бы еще сказал, как понять, что это именно она, – неожиданно тяжело вздохнув, вдруг произнес сын. Поднялся, одернул китель. Вытянулся, вставая по стойке «смирно». – Разрешите выполнять?
Князь несколько удрученно качнул головой.
Не заметь он, как сын украдкой смотрит на Александру, разговор бы не состоялся. Но похоже, заговорил об этом зря. То ли сказал не так, то ли…
Звонок магофона не дал закончить мысль. Кивнув Александру на дверь, вернулся к столу. Взял аппарат…
Ничто человеческое ему было не чуждо, так что предательский холодок дурного предчувствия остудил спину.
Дождавшись, когда за сыном закроется дверь, жестом активировал защиту и ответил:
– Трубецкой.
– Ваше…
– Дальше, – оборвал он Марата.
Без особых причин…
О выходных при таких обстоятельствах речь не шла, но просьбу без особых причин не беспокоить Марат исполнял безукоризненно.
– Конвой передал код экстренного изменения маршрута. Идут на четвертую точку.
Задавать глупые вопросы Трубецкой не стал – Марат и хотел бы, но ответить на них вряд ли мог. Во время Персидского конфликта в секторе, где находилась четвертая точка, стоял полк, в котором служил Игнат Воронин и его побратимы.
Намек судьбы?
Еще бы понять, на что именно.
* * *
Воскресенье прошло как в тумане.
Встала я рано, но Игорь уже не спал. Более того, успел приготовить завтрак, который я хоть и с трудом – кусок в горло не лез, но съела.
Затем он отвез меня в госпиталь. Потом… Потом меня снова отправили домой. Но теперь уже одну. Если, конечно, не считать сопровождавшую меня охрану.
Состояние дядьки Прохора оставалось стабильным, однако выводить его из целительского сна медики не торопились.
Вроде и правильно – целительский сон полезен, но так хотелось убедиться, что все действительно в порядке. Услышать его голос. Посмотреть в глаза.
Увы, спорить с теткой Полиной, которая приехала в госпиталь еще раньше меня, было бесполезно. Отец-командир, которого в нашем доме слушались беспрекословно.
Понедельник начался не лучше. Спала я плохо – не сны, а сплошные кошмары. А когда все-таки уснула нормально, как раз наступило время вставать.
Первую пару я еще продержалась, хоть это и потребовало серьезных усилий. А вот на второй сорвалась. И это было страшно, потому что взять себя в руки у меня не получалось, как бы я ни старалась. Внутри тонко вибрировала натянутая струна, к глазам подступали слезы, заставляя с силой прикусывать губу, чтобы не зарыдать в голос.
И ведь не было причин…
Отец с Ревазом пересекли границу. Об этом Андрей написал еще ночью. Утром пришло второе сообщение – Прохора разбудили. Состояние стабильное.
Нужно было радоваться, а меня колотило. Словно еще ничего не закончилось, а только начиналось.
И я, похоже, не ошиблась.
– А вот этот камушек у нас разберет госпожа Александра Салтыкова, – зайдя с последних парт, остановился рядом со мной Иван Васильевич. Достав из коробки продолговатый камень, положил на стол. – Тест Шермана, будьте любезны.
Начальное целительство нам поставили второй парой в последний момент. Заменили латынь, преподаватель которой, как по секрету поведали студенты другой группы, в выходные праздновал пятидесятилетний юбилей.
Судя по его отсутствию в академии, день рождения прошел на славу.
Впрочем, это было не мое дело. Вот дорасту до таких лет…
Встала я не без труда, успев ухватиться за спинку стула, когда качнуло. Медленно выдохнула. Голова не то что кружилась, но в затылке неприятно долбило.
Иван Васильевич продолжал стоять рядом. И даже чуть наклонился в мою сторону, словно к чему-то принюхивался. Мысль о том, что он мог подумать в этот момент, вызвала у меня истерический смешок. Вот только… вместо смеха получился всхлип. Да и слезы…
