– Если, по твоим словам, Паровозников такой догадливый и все про Никиту понял, то почему продолжает на что-то надеяться? – буркнула Лена, отворачиваясь к окну.
– Потому что он тебя понимает. И чувствовал бы примерно то же, если бы другая женщина, а не ты, проявляла к нему знаки внимания. Ему другая не нужна – с условными борщами или без них, а ты нужна даже без борщей. Все просто, Ленка, не стоит усложнять. Ты ведь тоже все еще надеешься, что Кольцов вернется к тебе, – уколола Юлька, совершенно не заботясь о том, какой силы боль причинит подруге этими словами. Она, словно нарочно, старалась сделать эту боль как можно более невыносимой, чтобы Лена одумалась хотя бы из-за этого, раз уж не может взять себя в руки усилием воли. – А он не вернется ни-ког-да! Слышишь? Потому что он тебя не любит. И никого вообще не любит – только себя. Прекрати страдать, Крошина, на это невыносимо смотреть!
– Я не страдаю, – пряча глаза, пробурчала Лена. – Просто… это так неожиданно было, я ведь думала, что он теперь в Москве…
– А вот скажи, на фига ты вообще о нем думаешь? Ты, Ленка, никогда не изменишься, – вздохнула подруга, отодвигая кофейную чашку. – Нельзя, понимаешь, невозможно реализовывать материнский инстинкт через мужчину. Ты сперва пытаешься взять все под контроль, окружить заботой, оградить от проблем, показать, что сама все можешь и умеешь лучше, а потом ждать от него мужских поступков. А ему это зачем? Ты ведь лучше знаешь, лучше делаешь, к чему напрягаться самому? И потом – даже если вдруг он пытается что-то сам решить, ты тут же критикуешь и переделываешь, потому что мамочка ведь не так хотела. А ты попробуй принять то, как сделал он. Но нет! Ты этого не умеешь и учиться не хочешь! А мужчина – любой – он не твой сын, Лена. У него своя мама есть.
Лена обиженно засопела.
– Почему я должна привыкать к тому, что человек делает неправильно, если могу это исправить? Ради чего?
– Ради того, чтобы не убивать в мужчине его мужское. Чтобы рядом с тобой он себя чувствовал защитником, а не маленьким мальчиком, которого мама за любую оплошность ругает. Ради того, чтобы ты могла опереться на его плечо, а не он привык опираться на твое – разницу чувствуешь?
– Какая разница, кто кого поддерживает?
– Вот поэтому ты и одна, Крошина.
– Может, мне так проще…
– Ой, да не ври ты. Было бы проще – ты бы не страдала.
– А я страдаю, по-твоему?
Юлька смерила ее насмешливым взглядом, но ничего больше не сказала. Говорить с Леной о ее личной жизни было сложно. Крошина, такая умная, хваткая и решительная, когда дело касалось работы, в отношениях с мужчинами становилась совершенно невменяемой и переставала слушать любые доводы. Ей мнилось, что без ее подсказок мужчина просто не в состоянии даже с кровати встать, и то, что до нее у него была какая-то жизнь, в которой он прекрасно справлялся с любыми задачами, не казалось Лене веским аргументом. Так было с Никитой Кольцовым, с Андреем Паровозниковым – они просто не справлялись с потоком Лениной заботы и сбегали при удобном случае. Юлька терпеть не могла Кольцова, но признавала, что Ленка чересчур старалась оградить его от всего, взять на себя как можно больше, не интересуясь, а надо ли это самому Никите.
– Слушай, давай спать, а? Я с ног валюсь, – взмолилась Лена, посмотрев на часы. – Ты-то завтра сможешь хоть до обеда дрыхнуть, а у меня дело сложное.
Подруга смерила ее насмешливым взглядом, но не стала говорить, что отлично понимает причину такой внезапной сонливости. Лена Крошина с детства отличалась умением уклоняться от продолжения неприятного для себя разговора, вот так ссылаясь то на нездоровье, то на занятость, то на усталость.
На работу не хотелось, зато отчаянно хотелось спать, но Лена, недолго поторговавшись с собой, выбралась из-под одеяла и тихонько прошла в ванную, чтобы не разбудить укутавшуюся в одеяло с головой Юльку.
«Везет… сейчас отоспится, потом начнет по городу бегать, разгонять ностальгию», – с завистью подумала Крошина, включая душ.
В трамвае она села на свободное место у окна, прислонилась к стеклу и принялась бороться с попытками уснуть прямо здесь.
«Хоть бы Паровозников сегодня не пришел. Не представляю, как ему в глаза смотреть… Может, он еще не все закончил?» – думала она, понимая, что это все несбыточные мечты. Андрей должен был принести отчет по оружейным магазинам и отчитаться по результатам беседы с сотрудниками фирмы Гаврилова, так что он объявится непременно, и избежать неловкости ей не удастся.
Явился майор только в шестом часу, Лена уже успела порадоваться, что не придется с ним разговаривать, но Паровозников ввалился в кабинет, снял куртку и устроился за столом:
– Привет, начальница, – произнес он как ни в чем не бывало. – Отчеты слушать желаешь?
– Даже если нет, тебя ведь это не остановит? – пошутила Лена, радуясь, что Андрей ведет себя совершенно обычно. – У тебя полтора дня было, чтобы все сделать.
Он потер шею, сделал пару вращательных движений головой, разминая затекшие мышцы, и пробормотал:
– Было бы у меня только твое дело, я б не переживал. Но у меня вон еще нападения на хаты бизнесменов – пять случаев уже, Егоров заколебал, а доказухи – ноль. Камеры наблюдения отключены по всей округе, как будто специально, ни один из тех подъездов, где квартиры, не просматривается. Соседи ничего не видели – не слышали, ну, как всегда. Только у одной входной двери эксперт отпечаток ладони снял – и все. Но что это? Ничего ведь. Кто угодно мог опереться, деду какому-то плохо стало, когда в булочную топал… – Паровозников хлопнул потрепанным блокнотом по колену: – Не знаю я, что с этим делать.
– А Егоров что говорит? – поинтересовалась Лена, рассеяно слушавшая этот монолог.
– А что он может говорить, когда вообще ничего нет, кроме заявлений от потерпевших? Это еще какие-то смелые попались…
– И что – никакой связи между потерпевшими?
– Кроме того, что все при деньгах, никакой. Ни по бизнесу не пересекались, ни по жизни, между собой не знакомы, трое вообще иногородние, здесь недавно обосновались. Хаты у всех хорошие, в нормальных местах – просто удивительно, как налетчикам удается камеры наблюдения обезвреживать.
– Ну, при наличии какого-нибудь компьютерного гения это не так сложно, – осторожно заметила Лена, уловив в голосе Андрея нотки отчаяния, что для Паровозникова было очень странно. Обычно он мог в самом безнадежном деле уцепиться за какую-то мелочь и размотать весь клубок, а тут совсем расклеился.
– Предлагаешь дать объявление о поиске?
– Андрей… ну, я ведь хочу как лучше… любая версия годится, когда нет ничего.
– Мне почему-то кажется, что этот потенциальный «висяк» Егорову достался в наказание. Ну, а мне рикошетом прилетело, – пожаловался он, вставая и направляясь к подоконнику, где за шторой у Лены хранились сахар, чай и кофе. – Давно не помню таких дел, чтобы вообще никаких зацепок.
