Тотчас в комнату потянулись заждавшиеся лакеи, начали убирать посуду, которой больше пребывало теперь на полу, чем на столе. Даша то и дело ловила на себе их мгновенные, острые, любопытствующие взгляды, однако все стояла и стояла, безвольно свесив руки и совершенно не зная, что делать теперь, как быть со своей ложью, которая в первое мгновение показалась столь удачной, а теперь… что с ней делать теперь?
Что, если император в запальчивости скажет что-нибудь об этом «сговоре» де Лириа? Что, если он впрямую спросит об этом Алекса? Что, если Алекс ответит, мол, он и думать забыл о своем нечаянном русском спутнике, то есть спутнице, как ее там звали?..
Март 1729 года
ИЗ ДОНЕСЕНИЙ ГЕРЦОГА ДЕ ЛИРИА АРХИЕПИСКОПУ АМИДЕ. КОНФИДЕНЦИАЛЬНО
«Кажется, ваше преосвященство, я не только здесь бесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монарха мы не видим никогда, разве только в торжественные дни; во дворце не бываем никогда; и ежели бы не расположение Остермана, я был бы лишен всяких сведений о происходящем. Положение остальных полномочных иностранных министров сходное же. Тщеславие этих туземцев таково, что они воображают, что мы недостойны равняться с ними. Правда, ко мне еще несколько больше оказывают внимания, чем к другим иностранным министрам, но внимание это ограничивается тем, что они приходят ко мне в дом, когда я приглашаю – не иначе, и еще думают, что они делают мне слишком много чести.
Впрочем, отвлекусь от обид. Чего я не готов претерпеть ради короля нашего государя!
Поведение принцессы Елизаветы с каждым днем становится хуже и хуже: она без стыда делает вещи, которые заставляют краснеть даже наименее скромных.
О Петербурге здесь совершенно забыли и мало-помалу начинают забывать и обо всем хорошем, что сделал великий Петр Первый; каждый думает о своем собственном интересе и никто об интересе своего государя. Посему этот двор теперь настоящий Вавилон.
Все негодуют на князя Алексея Долгорукого, отца фаворита, который под предлогом развлечь его царское величество и удалить его от случаев видеть принцессу Елизавету каждый день выдумывает для него новые забавы и новые выезды. Это он делает по четырем причинам: чтобы иметь его совершенно в своей власти, чтобы внушать ему старые русские правила и возбуждать в нем род ненависти к спасительным учреждениям и законам Петра Первого; мало-помалу склонить его жениться на одной из своих дочерей – и чтобы отсутствием уменьшить в его глазах значение барона Остермана, потому что он боится, и не без оснований, что этот мудрый министр не имеет другой мысли, как только воспитать своего государя в правилах его деда, а потому может побудить его не только переехать на жительство в Петербург, но и жениться на какой-нибудь иностранной принцессе.
Фаворит не одобряет поведения своего отца, но не имеет достаточно характера противостоять его влиянию, не хочет мешаться ни во что, ни советовать царю ни за, ни против желаний своего отца – по причине своего нерешительного характера.
Вот и теперь – жена, две дочери и сыновья князя Долгорукого, отца фаворита, последовали на охоту, куда отправился его царское величество. Это многих заставило призадуматься. Мысль Долгорукого женить царя на одной из своих дочерей известна всем. Но теперь всем представляется, что он хочет воспользоваться всяким удобным случаем для решительного сговора. Я подробно говорил об этом с бароном Остерманом, он так же боится этого, как и я. Но он все еще не может верить, чтобы дело зашло так далеко. Если князь Алексей Долгорукий сделает эту глупость (второй том глупости Меншикова), он рискует ускорить гибель всего своего дома, против которого раздражены все здешние. Царь еще очень молод, и всего можно бояться от его благоволения к князьям Долгоруким – отцу и сыну. Если состоится этот брак, тогда – решенное дело: Россия возвратится к своему прежнему варварству».
Сентябрь 1729 года
– Сударь, я впредь не желаю обращаться к его величеству иначе, как в вашем присутствии. – Сухощавый, чуточку сгорбленный человек с острым, птичьим носом и воспаленными глазами склонялся перед князем Иваном и говорил торопливо, заискивающе. – Лишь в этом случае могу надеяться на какой-то толк, учитывая ваше на его величество влияние. Усерднейше прошу удостоить меня своей дружбой и выслушать о том, что необходимо довести до сведения императора!
Покрасневшие глаза придавали этому человеку вид заплаканный, потерянный. Если бы Алекс не знал доподлинно, что перед ним стоит обер-гофмейстер и вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, в руках которого фактически сосредоточена вся государственная власть, он принял бы его за жалкого просителя. Смешно, конечно! Влиятельный министр умоляет фаворита о расположении не потому, что желает заполучить себе какие-то блага, добиться ордена или протекции для родственника. Нет! Он всего лишь жаждет заручиться поддержкой Долгорукого, чтобы привлечь внимание государя к делам его собственного государства! А глаза у него всегда красные не от полного отчаяния, а потому, что очень больны. Хотя и в отчаяние Остерману приходится впадать частенько, порою даже более от сознания тщетности своих усилий.
Де Лириа немало внимания уделял в своих посланиях личности Остермана, и дон Хорхе Монтойя успел составить кое-какое впечатление об этом, безусловно, незаурядном человеке. Впрочем, те, кто посылал Хорхе в Россию, снабдили его немалым количеством сведений об Остермане, поскольку не без оснований полагали, что этот человек достигнет первенствующего влияния на государственную политику при следующем царствовании. Разумеется, в том случае, если на престоле окажется то лицо, на которое сделана ставка: лицо более покладистое, разумное и управляемое, нежели нынешний император. Но в данный момент вероятность сего значительно поколебалась…
Алекс стиснул зубы. Чувство вины, которое он испытывал с того самого мгновения, как лишился важнейшего своего груза, было по-прежнему острым, как в первый день. Однако во время приключений в Лужках эту вину несколько притупляла обыкновенная борьба за выживание, за спасение. Теперь же, отдохнув, придя в себя, почувствовав, что рана его почти исцелилась, он снова предался духовному самобичеванию. И то новое страдание, которое ему пришлось испытать сегодня, отнюдь не ослабило, а только усугубило его подавленность и тоску.
– Что-то очень уж внимательно вы разглядываете князя Ивана, – послышался у самого его уха знакомый вкрадчивый шепоток, и Алекс неприметно качнулся вперед, чтобы отстраниться от губ, которые мягко касались уха. – Неужто вам по вкусу этакие вот неотесанные северные варвары?
Алекс, который на Ивана Долгорукого вообще не смотрел, с улыбкой обернулся к своему патрону:
– Князь Иван достаточно красив, чтобы привлечь внимание… дамы.
– Значит, вас, обворожительный дон Хорхе, привлекает иной тип мужской красоты? Интересно бы знать, какой? Вам не нравятся рослые блондины – быть может, вам по вкусу изящные брюнеты?
Господи всеблагий, да разве тут было хоть слово сказано о том, что его вообще привлекает мужская красота?! Удивительно, с какой настойчивостью, умением и тонкостью герцог сводит всякий разговор к единственной интересующей его теме!
