– Храни тебя Бог…
* * *
Примерно получасом позже камердинер императора Степан Васильевич Лопухин накрыл наконец нескладное, долговязое, юношеское тело своего господина пуховым одеялом и, подоткнув со всех сторон (Петр не терпел, когда откуда-то тянуло холодком, даже слегка), начал подбирать раскиданные по полу, отчаянно провонявшие табаком вещи. Государь, сначала лежавший тихо, вдруг начал метаться в постели, переворачиваясь с боку на бок, со спины на живот, словно никак не мог найти удобное положение.
Степан Васильевич спрятал в усы понимающую усмешку и вышел из опочивальни, осторожно притворив за собой дверь. Да… Внучек весь пошел в неуемного деда и оснащен таким мужским прикладом, что любо-дорого поглядеть. Однако же по вечерам и утрам естественное буйство плоти частенько не давало ему покоя – когда не было под рукой никого, с кем можно было бы блуд почесать и томление свое утешить. Ишь как его бросает… Ничего, помечется да уснет, куда ж деваться-то. А коли возжаждет ночных удовольствий, то на сей случай у Лопухина имелось твердое правило: не вмешиваться ни при каких обстоятельствах. Сейчас удалится в свою каморочку – и завалится на боковую. А ежели Петр Алексеевич пожелает отправиться на поиски приключений, чтобы затащить к себе в постель какую-нибудь сговорчивую даму иль девицу…
Тут все мысли вылетели из лопухинской головы – он замер, приоткрыв рот и не веря своим глазам. В конце коридора, слабо освещенного четырехсвечником, укрепленным на стене, появилась высокая и тонкая девичья фигура. Вышколенный Степан Васильевич на всякий случай скрылся под прикрытие занавеси и перестал дышать, слушая легкие, торопливые шаги.
«Елки-палки, вот тебе и Петька-Петушок! Когда только успел курочку кликнуть? Ай да парень, ай да молодец!»
Шаги прошелестели совсем рядом. Степан Васильевич осмелился высунуться и поглядеть одним глазком, но девушка уже скрылась в комнате императора.
«Шустрая! Интересно, чья такая?»
Он нахмурился, вспоминая мельком виденные очертания фигуры. Да, девушка не любительница мешкать – шла-то в одной сорочке, чуть прикрыв плечи пуховым платком. Зачем, в самом деле, тратить время на раздевания? Ну кто же она такая, никак не вспомнить! Небось какая-нибудь милашка из девичьей либо горничная? В постели государь про величие свое не больно-то помнит, ему всякая сойдет, лишь бы помягче была да посговорчивей.
О, чуть не стукнул себя по лбу Лопухин, да ведь это никак молоденькая и молчаливая родственница Долгоруких, Дарья Васильевна, – та самая, которая вместе с княжной Екатериной чуть не погибла от рук разбойников. Та самая, по которой государь Петруша тайно сохнет уже который месяц, а она на него за целый день порою и не взглянет ни единого разу.
Ну, видать, сменила гнев на милость. Если это она, конечно. Если не обманули глаза в этом полумраке.
Степан Васильевич с трудом подавил желание заглянуть в спальню и удостовериться, что не обманулся. Нет уж, сейчас молодым лучше не мешать. А вот поутру он придет пораньше, не в восемь, когда велено государя разбудить, а на полчасика пораньше. Вдруг девушка заспится – надо ж ей будет непримеченной воротиться в свои покои, о чести девичьей тоже не грех позаботиться. И тут-то Степан Васильевич ее толком разглядит. Может, это и не Дашенька вовсе. Темно в коридорчике, а ночью, как известно, все кошки серы.
Ноябрь 1729 года
ИЗ ДОНЕСЕНИЙ ГЕРЦОГА ДЕ ЛИРИА АРХИЕПИСКОПУ АМИДЕ. КОНФИДЕНЦИАЛЬНО
«Главная новость сего дня, ваше преосвященство, состоит в том, что дозволено барону Шафирову, близкому соратнику Петра Первого, зятю низвергнутого Меншикова, приехать из ссылки в столицу и целовать руку царя. Эта новость очень существенная, потому что он открытый враг Остермана, который делал все возможное, чтобы удалить его в ссылку. И так как теперь Шафиров возвращается в милость против воли Остермана, то ясно, что это сделали враги Остермана, чтобы мало-помалу ввести Шафирова в министерство и погубить Остермана, который очень встревожен, о чем я слышал от Хакоба Кейта, нашего общего приятеля. Кейт, кстати, познакомился и с Шафировым, и тот говорил ему лично буквально третьего дня, что в непродолжительном времени он будет восстановлен в своем достоинстве. Кейт опасается, что это правда, и огорчен, потому что сблизился с Остерманом. Они непрестанно встречаются, причем с ними короток также камердинер его величества Лопухин, тот самый, который некогда удостоился большой немилости покойной великой княжны. Любопытно наблюдать, как Кейт, коего я сам представил Остерману, сделался его близким другом, оттерев меня!
Впрочем, я по-прежнему очень хорош с вице-канцлером, но без той публичности, которую придал своему отношению к нему наш друг Хакоб. Право слово, каждый норовит действовать лишь в собственных интересах, а способы действия не всегда хороши! Здесь есть немало людей, даже и между иностранными министрами, которые хотят унизить меня по ненависти к нашему союзу с Московией; и, хотя я с того времени, как нахожусь здесь, только что не выбрасывал деньги из окна, они исподтишка распускают слух, что я нищий. Русские тоже так подлы, что, хотя и видят противное, верят этим слухам, и это приводит меня в отчаяние. А ведь здесь все стоит дороже глаза, и нельзя надивиться здешнему тщеславию в костюмах; здешние магнаты каждый праздник надевают новый костюм.
* * *
Всем известно, что союзники Ганновера смотрят на русского царя как на одну из лучших опор Венского союза и поэтому будут стараться довести его до невозможности быть полезным своим союзникам; и нет сомнений, что для этой цели англичане пускают в ход свои деньги.
Англия может иметь одну из двух дурных целей: или охладить Россию и отвлечь ее от нашего союза, или, видя ее твердой в принятых на себя обязательствах, действовать своими деньгами так, чтобы царь остался в Москве, бросил свой флот и свои новые завоевания, возвратившись к старым правилам России и, следовательно, сделавшись бесполезным для своих союзников, прежде всего Вены и Мадрида.
Впрочем, какова бы ни была цель англичан, каков бы ни был успех их подземных работ, верно то, что несколько дней назад один из министров Верховного совета сказал мне публично, что для России гораздо выгоднее дружба англичан, чем австрийского императора и испанского короля, и русская нация из торговли с Англией может извлечь громадный интерес.
Вообще должен сказать вам, что русские – народ самый хитрый и лукавый, какой только есть в мире. Они никогда не предлагают никакого дела, но с ловкостью расставляют сети так, чтобы предложение шло со стороны иностранного министра, который с ними трактует; и, если при том заметят, что им предлагают вещи, которых предлагающий желает сильно, они заставляют его умолять их. Поэтому и с ними нужно поступать точно таким же образом, если желательно завлечь их на какое-нибудь предложение. Да и тут трудно заставить их, чтобы они сами стали что-нибудь предлагать, потому что это правило здешнего министерства: никогда не предлагать ничего иностранным министрам. Если русские возьмут себе в голову, что король наш желает с нетерпением их союза, они будут ждать, пока я буду выпрашивать у них трактат!
