Он поднимает руку и наставляет на меня указательный палец.
– Если начнешь распространять конспиративные теории насчет смерти Шабира, я сейчас же передам дело кому-нибудь другому, а тебя отправлю к мозгоправу. – Он берет со стола папку с делом Полы Уильямс и машет ею перед моим носом. – Если узнаю, что ты занимаешься чем-то кроме этого, получишь у меня, поняла?
Я смотрю ему в глаза, пока не сдаюсь, кивнув.
– Отлично. А теперь за работу.
Я встаю и иду к двери, чувствуя, как дрожат от ярости ноги.
Стоит мне выйти из кабинета, как все поворачиваются ко мне в ожидании. Они, наверное, тоже думают, что я веду расследование в никуда. Я награждаю их суровым взглядом, замечая, как они по очереди опускают глаза к своим столам, и иду к себе в кабинет, с силой закрыв за собой дверь.
Доктор Джонс использовала исчезновение моего сына против меня самой. На долю секунды моя непредвзятость исчезает без следа, я ее ненавижу. Жаркая неприязнь клокочет у меня в груди. Я знаю, что с ее сыном что-то происходит, я чувствую это – так, как может чувствовать только тот, у кого пропал ребенок. Что-то не так с ее сыном – доктор Джонс знает это, я знаю это. Но почему она так старается это скрыть? Что за мать не будет объявлять пропавшего сына в розыск?
Ее брат Джефф такой же ушлый. Я наконец-то поговорила с ним сегодня утром, и он на все нашел ответ, прямо как доктор Джонс.
Полицейские, конечно, могут приехать, но не обещаю, что мы будем дома. У нас много планов, и я не буду портить им каникулы, сидя дома в ожидании. К сожалению, я не могу отвезти Зака в участок. Это в двух деревнях от нас, а моя машина в ремонте. Я зацепился за камень и сломал подвеску.
Нет, с ним сейчас нельзя поговорить. Они оба спят после купания.
Прошу вас дать нам спокойно отдохнуть.
Склонность к обману у них, наверное, в крови. Они, кажется, с удовольствием лгут. Но если доктор Джонс полагает, что, используя исчезновение моего сына, она заставит меня отступить, она сильно ошибается. Теперь я хочу найти ее сына во что бы то ни стало.
И я не остановлюсь, пока не сделаю этого.
Я сажусь за свой стол и поднимаю телефонную трубку, глядя через стеклянную перегородку, как сержант Райан отвечает на звонок.
– Зайди поговорить на секунду.
Я вешаю трубку прежде, чем он успевает ответить, и смотрю, как он поднимается с места и идет к моему кабинету.
– Закрой дверь, – говорю я, когда он входит.
Он садится напротив меня, явно нервничая.
– Да, мэм?
– Я хочу, чтобы ты не бросал линию доктора Джонс.
Я вижу, что у него вытягивается лицо, что он весь напрягается.
– Мэм, я…
– Если ничего не найдешь, я брошу эту версию. Но поверить на слово родителям я не могу. Если кто-то узнает, все шишки повалятся на меня, а не на тебя. Сделаешь?
Он оглядывается на дверь, как будто пытается найти там поддержку или, может быть, сбежать. Сделать ноги, пока я не утянула его за собой на дно.
– Что конкретно мне надо сделать?
– Проследи путь мальчика и его дяди отсюда в Корнуолл. На дороге должны быть сотни камер. Отследи номер его машины на записях с обочин, на камерах фиксации скорости и так далее. Никто не смог бы совершить такой путь с двумя детьми в машине и не остановиться нигде по дороге. Если ничего не найдешь, я брошу эту версию.
Я смотрю ему прямо в глаза. Он не выдерживает и опускает взгляд себе на ноги.
– Да, мэм.
– Посмотри на меня, – говорю я и жду, когда он поднимет глаза. – Спасибо, правда, спасибо.
– Я просто исполняю ваши приказы, мэм.
Улыбка исчезает с моего лица. Уверена, он скажет ровно то же самое, если его поймают.
37
Анна
Вторник, 9 апреля 2019 года, 11:50
Я сижу перед дверью кабинета, в котором будет проводиться допрос, вцепившись в ручки своей сумки.
Я столько раз уже повторила про себя свою историю, что могла бы пересказать ее во сне, но теперь мне нужно остановиться, чтобы сильно не расслабиться. Я должна быть убедительной, немного нервничать, умолкать, как будто копаясь в настоящих воспоминаниях, а на самом деле припоминая следующую порцию лжи. Нельзя, чтобы каждый следующий этап истории был уже под рукой. Все должно происходить как можно естественнее. Интересно, когда я стала такой хорошей лгуньей?
Утро прошло по плану. Проснувшись, я не ощутила у себя на груди неподъемного страха. Вымогательство Марго должно было усугубить мою тревогу, но вскоре я поняла, что это настоящий подарок. Она дала мне что-то, что я могу контролировать – или кого-то. Я не могу передвигаться незамеченной, а она может. И она это сделает – для нее ставки почти столь же высоки, как и для меня. А еще инспектор Конати и папка, которую мне передали похитители, в которой были все детали исчезновения ее сына.
«Я очень сожалею, что с ее сыном такое случилось, правда, – говорила я главному инспектору Уитмену. – Ей пришлось пережить ужасное событие. Но это не значит, что она имеет право преследовать меня и мою семью. Я уверена, вы понимаете, почему я расстроена».
Я объяснила, что если я показалась инспектору Конати несговорчивой или раздраженной, то это объясняется стрессом на работе. Я намекнула на операцию Шабира, напомнив о клятве о неразглашении, когда дело касается моих пациентов. Он долго извинялся и пообещал, что решит этот вопрос. Мне оставалось только снять наличные и ждать, когда Марго окажется в моей ловушке.
Мне жаль инспектора Конати, она действительно прошла через ужасное испытание, но я не готова ради этого пожертвовать своим сыном. Она хочет обеспечить безопасность Зака, но не понимает, что, копаясь в наших жизнях, подвергает его той самой опасности, от которой пытается уберечь. Я сделаю все возможное, чтобы ее остановить. Даже если придется разрушить ее карьеру.
После звонка в полицию я пошла в ванную, смыла в унитаз таблетки и завязала волосы в тугой узел, чтобы не выбивалось никаких соблазнительных волосков. Нельзя больше расклеиваться; я должна себя контролировать. Жалость к себе и разрушительные компенсаторные механизмы никуда меня не приведут. Я нужна Заку.
Дверь кабинета открывается, и на пороге появляется управляющий директор хирургического отделения, Кит Монтегю.
– Мы вас ждем, доктор Джонс.
Он пропускает меня вперед, и я вижу ряд столов, за которыми сидят члены правления больницы. Они смотрят, они ждут. Я встаю и вхожу в комнату. Монтегю быстро мне улыбается; я не знаю точно, что это означает – что он на моей стороне? Или что жалеет меня?
Я выхожу из женского туалета с салфетками, заткнутыми под мышки, лицо у меня покраснело и покрылось пятнами от волнения; косметику буквально смыло потом.
