Если он умрет, вы тоже умрете. Вы все.
У меня по щеке медленно ползет слеза.
Сердце вздрагивает и возвращается к жизни.
Из каждой груди вырывается выдох облегчения, и пистолеты, наставленные на наши головы, медленно опускаются. Адреналин, кажется, отливает от моего тела, как только человек отступает от меня назад, и тело оседает от переутомления.
Я смотрю вниз, туда, где чувствую жжение на бедрах: форма у меня пропиталась мочой, и я вижу, как она стекает на пол. Когда я поскользнулась, передавая дефибриллятор, это была моя собственная моча, стекшая на пол. Я в буквальном смысле описалась от страха.
– Отличная работа, команда, – говорит доктор Джонс. Голос ее звучит властно, как будто у нее все под контролем, но в глазах у нее стоит тревога, и я вижу, как дрожит в ее руках дефибриллятор, когда она передает мне его обратно. – С перикардитом мы больше ничего сделать не можем, но этого достаточно, чтобы сердце билось свободно.
Она яростно моргает и смотрит на часы.
– У нас осталось три с половиной часа, чтобы шунтировать артерии. Бёрке, подготовьте аппарат.
Она смотрит на меня поверх грудной полости и протягивает руку в окровавленной перчатке.
– Марго, скальпель.
Я тянусь к столику с инструментами и беру скальпель, чувствуя, как убывают остатки энергии.
Операция, ради которой мы здесь, даже еще не началась.
48
Марго
Среда, 10 апреля 2019 года, 05:00
Доктор Джонс только что закончила с последним шунтом, когда часы пробили пять часов утра.
Я никогда не чувствовала себя настолько уставшей. В голове у меня стучит, зубы и язык покрылись налетом. Штаны уже высохли, приклеившись к бедрам, как вторая кожа.
Доктор Джонс тоже выглядит уставшей. Белки глаз у нее покраснели, а круги под глазами с каждым прошедшим часом становятся всё темнее и темнее. Но каким-то образом ей удалось нас всех держать в тонусе. До того как мы оказались в этой операционной, я ее ненавидела, а теперь не могу отрицать, что чувствую к ней своего рода приязнь. Она, кажется, чувствует то же самое, потому что сегодня была добрее ко мне, чем во время любой другой нашей совместной операции. Видимо, травма сближает даже самых непохожих людей.
Фахим Шаббар все еще настороже, наблюдает за каждым нашим действием. Его сопровождающие, правда, уже начали переминаться с ноги на ногу, чувствуя, видимо, как застоялась кровь, а икры и голени покалывает оттого, что они так долго стоят на ногах.
Доктор Бёрке постарел лет на десять с тех пор, как открыл дверь операционной. Кожа побледнела, под глазами набухли мешки. Мы встречаемся друг с другом взглядом, но усталость не позволяет нам изобразить улыбку, и мы просто понимающе переглядываемся и вновь отводим взгляд.
Скоро начнет светать. Начнут принимать пациентов, медсестры будут готовить их к операциям. У нас есть всего лишь час, чтобы зашить пациента и отправить его восвояси, и на короткий момент я забываюсь, потому что все выглядит как обычно: мы с доктором Джонс заканчиваем операцию, доктор Бёрке сидит в углу. Но потом я вижу вооруженных Шаббаров в углу, и реальность выдирает меня из моего бреда.
– Бёрке, – говорит доктор Джонс, – мне кажется, пора снимать с аппарата.
«Почти закончилось», – говорю я себе и позволяю отдаться чувству беспримесного облегчения.
Доктор Джонс ждет, когда доктор Бёрке даст отбой, и как только кровь возвращается в кровеносную систему пациента, протягивает руку к зажиму, который изолирует приток крови от сердца. Она позволяет небольшому количеству крови вымыть из сердца калиевую жидкость, которая держала его в неподвижности, и цвет сердца постепенно становится ярче. Мы ждем, задержав дыхание. Все глаза в комнате прикованы к сердцу пациента.
Оно начинает биться.
И в этот момент открывается дверь в операционную.
49
Анна
Среда, 10 апреля 2019 года, 05:11
В дверях стоит охранник Дэвид.
Я вижу, как выражение его лица меняется несколько раз в течение нескольких секунд. Сначала у него на лбу появляется складка от замешательства, когда он видит, что операционная занята; потом узнает меня под маской – элемент нормальности, что-то, что заслуживает доверия, – и его лицо расслабляется. А потом он замечает странных людей в углу.
Все в операционной стоят оглушенные, слышно только, как время от времени издает сигнал какой-нибудь аппарат и в легкие механически закачивают воздух. Напряжение ощутимо физически, настолько, что повисшая тишина звенит, как крик. Дэвид этого не знает, но он только что нас всех убил.
Я краем глаза замечаю, что Фахим тянется к пистолету, и у меня переворачивается сердце.
– Дэвид, – вырывается у меня. – Чем могу помочь?
Он отрывает глаза от раскрытой грудной клетки и встречается со мной взглядом.
– Прошу прощения, я не хотел побеспокоить. Я хотел только посмотреть, готовы ли уже уборщики открыть отделение. Я не ожидал увидеть…
– Вам не пришло в голову, учитывая, при каких обстоятельствах мы с вами встречались в последний раз, что заградительные знаки призваны обеспечить приватность высокостатусному пациенту?
Я вижу, как вытягивается у него лицо по мере того, как испаряется уверенность. Он смотрит на пациента, чувствуя, что все взгляды в операционной прикованы к нему. И тут он хмурится от мысли, которая пришла ему в голову.
– Разве в таком случае не поставили бы кого-нибудь из охраны патрулировать периметр?
Его упорство одновременно злит меня и приводит в ужас. Я на километр выше его по должности, и то, что он допрашивает хирурга, ставит его в очень шаткое положение; должно быть, у него очень сильные сомнения.
Марго не поднимает головы, и я понимаю почему. Стоит Дэвиду ее заметить, и он точно поймет, что что-то здесь не так. Нет никакого объяснения тому, что уволенную сотрудницу пригласили ассистировать на операции.
За ее спиной теряют терпение Шаббары. Фахим смотрит на меня не отрываясь. Он не произносит ни слова, но его посыл ясен.
Сделай что-нибудь, или я разберусь сам.
– Вы не поверите, Дэвид, но мы в состоянии провести операцию на сердце без вас или ваших коллег, и, честно говоря, я не привыкла, чтобы меня допрашивали в моей собственной операционной. Я думаю, вам полезно будет вспомнить свое место, – я награждаю его самым жестким из своих взглядов. – Или мне стоит поговорить с вашим начальством?
Он окидывает комнату взглядом, щеки у него покраснели от моей отповеди.
– Нет, доктор Джонс. – Он поворачивается, чтобы уйти, но его что-то останавливает. Я смотрю на его широкую спину с бьющимся сердцем. Он снова поворачивается ко мне. – А вас разве не отстранили от работы?
