ОКТЯБРЬ, Год Божий 892
.I
Храм, город Зион, земли Храма
Снег за пределами Храма был глубоким для октября, даже для города Зион, и падал все больше и больше, непрерывно и густо, только для того, чтобы быть взбитым в безумные вихри пронизывающим ветром, рвущимся с озера Пей. Этот ветер нагромождал толстые глыбы битого озерного льда на пронзительно холодный берег, гонял танцующих снежных демонов по улицам, лепил острые, как ножи, сугробы на каждом препятствии и впивался ледяными клыками в любую незащищенную кожу. По всему городу его беднейшие жители жались поближе к любому источнику тепла, который они могли найти, но для слишком многих этого было очень мало, и родители дрожали, наблюдая за погодой — и за своими детьми — с беспокойством в глазах, думая о бесконечных пятидневках, растянувшихся между ними и полузабытой мечтой о весеннем тепле.
Конечно, в Храме не было холодно. Несмотря на высокий потолок его огромного купола, здесь не было даже прохладного ветерка. Сооружение, возведенное самими архангелами на туманной заре Творения, поддерживало идеальную внутреннюю температуру с полным пренебрежением к тому, что могла бы нанести его внешнему виду обычная погода мира смертных. Роскошные личные покои, отведенные членам совета викариев, были великолепны настолько, как не снилось ни одному смертному, но некоторые были даже великолепнее других. Апартаменты, отведенные великому инквизитору Жэспару Клинтану, были тому примером. Они находились на углу на пятом этаже Храма. Целых две стороны его главной гостиной и столовой были окнами — чудесными, небьющимися, почти полностью невидимыми окнами, созданными руками архангелов. Окна, которые были полностью прозрачными изнутри, но отражали внешний солнечный свет, как зеркальные стены из тонко отполированного серебра, совершенно непроницаемые для тепла — или холода — в противоположность пропускавшим и излучавшим окнам из обычного стекла смертных. Картины и скульптуры, подобранные с изысканной проницательностью знатока, добавили свою собственную роскошную красоту интерьеру апартаментов с его толстыми коврами, непрямым освещением без источников света и идеальной температурой. Это был далеко не первый раз, когда архиепископ Уиллим Рейно посещал личные покои великого инквизитора. Рейно был архиепископом Чьен-ву в империи Харчонг. Он также был адъютантом ордена Шулера, что делало его исполнительным помощником Клинтана в управлении инквизиции. В результате Рейно был гораздо глубже посвящен в сокровенные мысли Клинтана, чем кто-либо другой, включая его коллег из храмовой четверки, но внутри Клинтана были места, где даже Рейно никогда не бывал. Места, где архиепископ никогда не хотел быть.
— Входи, Уиллим, входи! — экспансивно сказал Клинтан, когда храмовый стражник, всегда стоявший снаружи его покоев, открыл дверь для Рейно.
— Спасибо, ваша светлость, — пробормотал Рейно, проходя мимо стражника.
Клинтан протянул свой служебный перстень, и Рейно наклонился, чтобы поцеловать его, затем выпрямился и засунул руки в широкие рукава сутаны. По большому обеденному столу были разбросаны остатки поистине грандиозного ужина, и Рейно старательно избегал замечать, что на нем было два сервиза. Большинство викариев проявляли хотя бы некоторую осмотрительность, когда дело доходило до приема своих любовниц в священных пределах Храма. В любом случае все знали, что это происходило, но все же нужно было соблюдать обычаи, соблюдать видимость.
Но Жэспар Клинтан не был «большинством викариев». Он был великим инквизитором, хранителем совести Матери-Церкви, и бывали времена, когда даже Рейно, служивший ему десятилетиями, задавался вопросом, что именно происходило в его голове. Как один и тот же человек мог быть таким ревностным, когда дело доходило до искоренения грехов других, в то же время потворствуя своим собственным?
Справедливо, Уиллим, — сказал себе архиепископ, — он может быть фанатиком, и он определенно потакает своим желаниям, но, по крайней мере, он не лицемерит среди своих коллег. И он проводит удивительно четкую грань между грехами, которые являются просто корыстными, и теми, которые представляют собой смертельные преступления в глазах Шулера и Бога. Он может быть таким же раздражающе ханжеским, как и все, кого ты когда-либо видел, но ты никогда не слышал, чтобы он осуждал кого-либо из своих коллег-викариев за слабости плоти. Духовные слабости, да; он может быть совершенно безжалостным, когда дело касается их, но он удивительно… понятлив, когда речь идет о привилегиях высокого поста.
Он гадал, кто бы мог быть сегодняшней посетительницей. Все аппетиты Клинтана были огромны, и он жаждал новизны. Действительно, немногие женщины могли долго удерживать его внимание, и как только его интерес к ним угасал, он, как правило, переключался на другую, иногда с поразительной резкостью, хотя он никогда не был неблагодарным, когда переносил свой интерес на другую.
Рейно, как адъютант инквизиции, хорошо знал, что в иерархии Храма были те, кто не одобрял — в некоторых случаях, сильно, хотя и тихо — пристрастие Клинтана к удовольствиям плоти. Конечно, никто, вероятно, не сказал бы об этом открыто, и Рейно очень тихо опроверг несколько сообщений об осуждающих комментариях, прежде чем они достигли ушей великого инквизитора, тем не менее, было вполне естественно, что там было определенное… несчастье. Кое-что из этого, вероятно, можно было бы списать на чистую зависть, хотя он был готов признать, что за большей частью этого скрывалось искреннее неодобрение такой чувственности. Действительно, бывали времена, когда Рейно ловил себя на том, что испытывает примерно такое же неодобрение. Но архиепископ давным-давно, еще до того, как Клинтан был возведен на свой нынешний пост, пришел к выводу, что у всех людей есть недостатки, и что чем выше человек, тем, вероятно, глубже будут его недостатки. Если Клинтан ограничивал свои особые недостатки погоней за плотскими удовольствиями, несомненно, это было намного лучше, чем то, что Рейно наблюдал у случайного инквизитора, который обнаружил, что использует прикрытие своего высокого поста, чтобы потакать собственному вкусу к ненужной жестокости.
— Спасибо, что пришел так быстро, Уиллим, — продолжил Клинтан, подводя архиепископа к одному из невероятно удобных кресел Храма. Он улыбнулся, усадил Рейно и лично налил ему бокал вина. Обычные манеры великого инквизитора за столом чаще занимали второе — или даже третье — место после удовольствия, с которым он предавался еде и вину, но при этом он мог быть невероятно любезным и обаятельным хозяином, когда хотел. И это очарование не было фальшивым. Ему просто никогда не приходило в голову распространить его на кого-либо за пределами круга близких людей, на которых он полагался и которым полностью доверял. Или, по крайней мере, доверял так сильно, как никогда не доверял никому другому.
— Понимаю, что ваше сообщение, похоже, не указывало на какую-либо срочность, ваша светлость. Однако у меня в любом случае были дела в Храме, поэтому мне показалось лучшим незамедлительно ответить на ваш вызов.
