— Полагаю, что есть больше членов духовенства этой проклятой «Церкви Чариса», которые в глубине души согласились бы с вами по этому вопросу, чем кажется Кэйлебу и Стейнейру, — сказал Хэлком твердым голосом. — И тот факт, что они держат свою веру в секрете, надежно спрятанной, — это хорошо, по крайней мере, сейчас.
Бэйнар кивнул, и ноздри Хэлкома раздулись. Затем он слегка встряхнул себя.
— Теперь, отец, — сказал он более оживленно. — Я не хочу сейчас вдаваться в подробности, но могу сказать вам, что у нас есть по крайней мере один или два довольно богатых сторонника здесь, в Чарисе. Некоторые из них готовы отдать это богатство на службу приверженцам Храма. Очевидно, что мы не можем позволить кому-либо из них вносить слишком большой вклад.
Бэйнар выглядел немного смущенным, и Хэлком покачал головой. — Подумай об этом, отец, — терпеливо сказал он. — Маловероятно, что кто-то вроде Уэйв-Тандера не составляет список людей — особенно богатых или влиятельных людей, — которых он мог бы заподозрить в симпатиях к сторонникам Храма. Если бы значительный процент богатства одного из этих богатых подозреваемых внезапно исчез, это вызвало бы всевозможные тревожные звоночки в сознании Уэйв-Тандера. Поэтому очень важно, чтобы любой вклад в наше дело был тщательно скрыт и не был настолько большим, чтобы явно повлиять на благосостояние жертвователей. — Бэйнар снова кивнул, а Хэлком откинулся на спинку стула и поднял обе руки ладонями вверх.
— К счастью, мне удалось установить контакт с несколькими людьми — некоторые из них в Теллесберге, другие вне его, — которые готовы направлять благотворительные взносы через различные монастыри и конвенты в наши руки. Честно говоря, это было бы величайшей услугой, которую Сент-Хэмлин мог бы оказать нашему делу в настоящее время. — Никто в Сейфхолде еще не изобрел заново термин «отмывание денег», но Хэлком знал основы этой практики.
— Конечно! — быстро сказал Бэйнар.
— Подумай об этом хорошенько, отец, — предостерег Хэлком. — Вероятность того, что рано или поздно Уэйв-Тандер или один из его шпионов придумают что-то, что может привести к вам, определенно существует. И несмотря на ханжеское отрицание Кэйлебом «репрессивных мер», он также ясно дал понять, что любой, кто поддерживает вооруженное сопротивление короне или коррумпированному режиму Кэйлеба в Церкви, столкнется с самыми суровыми наказаниями.
— Я не в восторге от концепции мученичества, милорд, — мрачно ответил Бэйнар. — Впрочем, и не боюсь этого. Если на то Божья воля, чтобы я умер, выполняя Его работу, тогда я буду благословлен больше всех других людей.
— Это правда, отец, — тихо сказал Хэлком, его глаза потеплели. — Это очень верно. На самом деле, именно эта правда позволяет мне вернуться в «пасть дракона», как вы выразились. И рано или поздно Кэйлеб и Стейнейр — и, да, даже сейджин Мерлин — обнаружат, что никто не может в конечном счете победить людей, которые помнят это. И когда они обнаружат это, они также обнаружат, что отчитываются перед Богом и Лэнгхорном, и это, отец Азуолд, им не понравится.
ФЕВРАЛЬ, Год Божий 893
I
Черейт, королевство Чисхолм, империя Чарис
— Добро пожаловать в Черейт, ваше величество. — Человек, ожидавший у подножия трапа, низко поклонился, когда Кэйлеб Армак, император Чариса, сошел на каменный причал и впервые ступил на землю королевства Чисхолм. Кэйлеб никогда не встречал высокого седовласого чисхолмца с глубоким, сильным голосом, но ему не терпелось познакомиться с этим пожилым человеком. К сожалению, не без некоторого трепета. К счастью, приветствие чисхолмца казалось искренним, хотя в этом трудно было быть уверенным, поскольку в данных обстоятельствах просто услышать его было более чем сложно. Гавань позади Кэйлеба была переполнена чарисийскими военными кораблями и чарисийскими транспортами, битком набитыми чарисийскими морскими пехотинцами. Даже огромные воды залива Черри казались переполненными и перегруженными намного больше своей максимальной вместимости, а оборонительные береговые батареи были окутаны дымом. Но флот, стоявший за Кэйлебом, не был силами вторжения, пришедшими грабить Черейт, и пороховой дым, уносимый пронизывающим бризом северной зимы (чьи порывы заставляли южную кровь Кэйлеба искренне благодарить себя за тяжелый плащ), был от двадцатичетырехпушечного салюта, который только что прогремел в тишине. И если орудия умолкли, то крики закутанных чисхолмцев, плотно забившихся во все наблюдательные пункты, которые они смогли найти, не прекращались.
В большинстве этих криков слышался энтузиазм. Не во всех — Кэйлеб этого не ожидал, — но в большинстве. И все же, каким бы желанным это ни было, из-за них его все равно было трудно расслышать.
— Благодарю вас, милорд, — ответил Кэйлеб, повысив свой собственный голос на фоне шума, затем шагнул вперед и протянул правую руку. Марак Сандирс, барон Грин-Маунтин и первый советник королевства Чисхолм, казалось, был удивлен этим жестом. Он колебался долю секунды, затем выпрямился из поклона и пожал руку человеку, который стал его императором.
Аплодисменты усилились, и Кэйлеб едва заметно улыбнулся. Он предположил, что были правители, которые сочли бы необходимым отстаивать свое императорское достоинство, впервые встречаясь с кем-то в положении Грин-Маунтина. Барон был наставником, защитником и, по сути, вторым отцом королевы Шарлиэн Чисхолмской с тех пор, как Шарлиэн взошла на трон еще ребенком, и во многих отношениях он был так же популярен среди ее подданных — по крайней мере, среди ее подданных простого происхождения — как и она сама… Многие князья или короли, внезапно оказавшиеся на месте Кэйлеба, почувствовали бы законное беспокойство по поводу преданности человека, который был всем этим и пользовался такой большой поддержкой и доверием. Простого факта, что Шарлиэн стала женой Кэйлеба и императрицей Чариса, соправительницей Кэйлеба, возможно, было недостаточно, чтобы удержать какого-то другого Грин-Маунтина от стремления получить контроль над Чисхолмом для себя — тем более, что Шарлиэн осталась в Чарисе, вместо того, чтобы вернуться с Кэйлебом — и слишком много фамильярности с человеком с такими амбициями может слишком легко оказаться фатальным.
И все же Кэйлеба это нисколько не беспокоило. Главным образом потому, что Шарлиэн этого не сделала, а Кэйлеб безоговорочно доверял ее суждениям (и ее твердолобому реализму). Однако почти столь же важно, что капитан Мерлин Этроуз разделял суждения Шарлиэн, а капитан Этроуз обладал определенными… преимуществами, которые были недоступны прочим людям, когда дело доходило до оценки действий и убеждений других. Если Мерлин Этроуз сказал Кэйлебу, что человек заслуживает доверия, император был вполне готов поверить ему на слово. Слова, которые были полностью подтверждены отчетами Мерлина о том, как твердо и умело Грин-Маунтин и королева-мать Эйлана присматривали за делами Шарлиэн в Чисхолме во время ее отсутствия.
Конечно, Грин-Маунтин не мог знать ничего подобного, и точно так же, как Кэйлеб никогда не встречался с ним, Грин-Маунтин никогда не встречался с Кэйлебом. Теперь Кэйлеб еще несколько мгновений держал руку барона в своих объятиях. Он спокойно посмотрел на него, позволив Грин-Маунтину посмотреть ему в глаза, и первый советник Шарлиэн принял это приглашение, как принял протянутую руку императора. Он посмотрел глубоко, и Кэйлеб встретил этот испытующий взгляд, не дрогнув, его собственные глаза были спокойны, пока что-то в выражении лица Грин-Маунтина — что-то, чего никто на самом деле не мог увидеть или описать, — казалось, каким-то образом смягчилось.
