Когда Кэйлеб действительно увидел скиммер, он довольно сильно напомнил Мерлину своего младшего брата. На самом деле, если Мерлин хотел быть точным, он казался даже моложе наследного принца Жана, когда Сова перевел машину в плавное зависание и отключил функции скрытности.
— О боже! — пробормотал император, наблюдая огромными глазами, как скиммер внезапно появился в поле видимости и мягко опустился на кучи опавших листьев, устилавших лесную поляну в двух милях от периметра его лагеря.
Его очевидный восторг заставил Мерлина взглянуть на стройную, изящную грацию скиммера свежим взглядом, хотя он с трудом мог представить, как его изящество с игольчатым носом и стреловидными крыльями должно выглядеть для того, кто не вырос во вселенной высоких технологий. Реакция Кэйлеба подчеркнула огромную пропасть между жизненным опытом Нимуэ Албан и его собственным, чего на самом деле не было во время пребывания Мерлина здесь, на Сейфхолде.
Император наблюдал, как откинулся купол фонаря и выдвинулся посадочный трап, а затем осторожно взобрался по нему под руководством Мерлина. Он устроился на заднем летном кресле и каким-то образом умудрился не выпрыгнуть обратно, когда его поверхность подалась под ним, приспосабливаясь к контурам его тела. К счастью, Мерлин предупредил его, что произойдет, но его удивление все равно было очевидным.
Мерлин терпеливо провел его по различным экспозициям. Он не потрудился предупредить Кэйлеба, чтобы тот не трогал ничего, к чему ему не разрешалось прикасаться. Во-первых, потому, что в любом случае Кэйлеб был достаточно умен, чтобы не делать ничего подобного. Во-вторых, потому что Мерлин заблокировал из передней кабины все прочие органы управления полетом. Он показал императору, как перенастроить свои визуальные дисплеи так, чтобы он мог направлять оптическую головку скиммера, куда ему заблагорассудится, и Кэйлеб провел первые тридцать или сорок минут их полета, с удовольствием поворачивая головку и увеличивая изображение земли, океана и островов под ними.
Он также провел те же тридцать или сорок минут, болтая обо всем, что мог видеть с высоты чуть более шестидесяти пяти тысяч футов. Но теперь, наконец, он посерьезнел.
— Так вот что Лэнгхорн и другие отняли у всех нас, — тихо сказал он, наконец-то снова откинувшись на спинку кресла.
— Это часть того, что они отняли у тебя, — мягко поправил Мерлин. — Поверь мне, Кэйлеб. Каким бы захватывающим и новым ни было все это для вас, это лишь малая толика того, что Шан-вей хотела вернуть вашим предкам. О, Лэнгхорн и планировщики миссии были правы в одном — в течение первых трех столетий или около того им пришлось похоронить любую память об инфраструктуре, которая могла бы создать нечто подобное этому скиммеру. Встроенные в него системы скрытности и тот факт, что его сигнатура была бы такой крошечной и ее все равно было бы трудно обнаружить, означали, что они могли бы управлять по крайней мере некоторыми подобными транспортными средствами, не рискуя ничем, что могли бы обнаружить Гбаба, не проводя детального поиска в атмосфере. И если бы они подобрались достаточно близко, чтобы провести поиск в атмосфере, не имело бы значения, обладал ли Сейфхолд передовой технологией или нет.
— Но вы могли бы вернуть это — и все остальное, что к этим связано, — четыреста или пятьсот лет назад, не беспокоясь о том, наткнутся ли на вас Гбаба или нет. Или, по крайней мере, не беспокоясь о том, что они заметят вас, потому что они активно искали вас, во всяком случае. Это то, что они отняли у вас, и у ваших родителей, и у ваших бабушек и дедушек, и у ваших прабабушек и прадедушек.
— У нас могли бы быть звезды?. - полушепотом спросил Кэйлеб.
— С проявлением некоторой осторожности, да, — согласился Мерлин. — На самом деле, с исходной точки знаний, которые Шан-вей пыталась сохранить в Александрии, к настоящему времени человечество, вероятно, развило бы достаточно высокий уровень технологий, чтобы отправиться на поиски Гбаба, а не наоборот. Не говоря уже о том, что средняя продолжительность жизни человека, родившегося во времена Нимуэ Албан, превышала триста лет.
— Или незначительное соображение, что лживые ублюдки оставили нас с «духовными пастырями», такими как Клинтан, — резко добавил Кэйлеб.
— Или это, — согласился Мерлин.
— Знаешь, Мерлин, — сказал Кэйлеб совсем другим голосом, — до этого момента, несмотря на дневник Сент-Жерно и другие документы, я действительно не мог понять, что ты имеешь в виду, когда говоришь о «передовых технологиях». Может быть, это потому, что на самом деле я не пытался. Я был слишком озабочен, слишком сосредоточен на простом выживании, чтобы по-настоящему попытаться представить, каким могло бы быть будущее — или, может быть, мне следует сказать, прошлое. Думаю, тот факт, что ты жив, и невероятные вещи, которые я видел, как ты делал, должны были дать мне ключ к разгадке, но, честно говоря, я все еще думал о тебе как о сейджине Коди. Ты не «технология», не то, что один из механиков Хаусмина мог бы спроектировать или построить, если бы у них был только правильный набор гаек и болтов и правильный гаечный ключ. Ты волшебный — это любой дурачок скажет! Но теперь…
Он замолчал, и когда Мерлин взглянул на маленький обзорный экран рядом с правым коленом пилота, датчик в задней кабине показал ему пожатие плеч императора.
— Когда-то на Старой Земле жил писатель, — сказал он. — Он умер за триста лет — триста старых земных лет; это было бы около трехсот тридцати лет по Сейфхолду — до того, как мы встретились с Гбаба, но он писал нечто, называемое «научная фантастика». Его звали Кларк, и он сказал, что любая достаточно продвинутая технология неотличима от магии.
— Неотличимое от магии, — тихо повторил Кэйлеб, затем кивнул. — Полагаю, это хороший способ думать об этом. И это заставляет чувствовать себя немного лучше, немного меньше похожим на какого-то невежественного дикаря.
— Это хорошо, потому что в тебе нет ничего от «невежественного дикаря», как и в Шарлиэн, в Нармане — даже в Гекторе. В рамках того мировоззрения, которое тебе разрешила Церковь, ты такой же умный, способный и изобретательный, как и кто-либо в истории человечества, Кэйлеб. На самом деле, хотя я бы и не хотел, чтобы у тебя раздулось эго или что-то в этом роде, вы с Шарлиэн чертовски невероятны, если разобраться. Все, что нам нужно сделать, это разрушить барьеры, воздвигнутые Лэнгхорном и Бедар, чтобы держать вас всех в тюрьме, а интеллект, способности и изобретательность сделают все остальное.
— Конечно, для преодоления барьеров потребуется нечто большее, чем просто победа над храмовой четверкой, — сказал Кэйлеб. — Знаю, ты уже говорил мне это, но теперь, глядя на все это, думаю, что наконец-то понял, что ты на самом деле имел в виду. Никто из тех, кто вырос на Сейфхолде, не будет готов к чему-то подобному без предварительной подготовки. И теперь я точно понимаю, почему ты сказал, что не можешь просто отдать это. Почему мы должны научиться создавать это — и принимать это как нечто, что не является «злом» — для самих себя.
— Как говорит Мейкел, по одной битве за раз, — согласился Мерлин. — Сначала мы разорвем политическую и экономическую хватку Храма; после этого мы разберемся с ложью в самом Писании. И это, Кэйлеб, будет еще более жесткая борьба, во многих отношениях. Тот факт, что восемь миллионов грамотных колонистов оставили так много писем, дневников и личных записей — абсолютно честных, насколько им было известно, — о том, как они взаимодействовали с «архангелами», и о том, что они пережили в сам день Творения, оставит нам кошмар, когда мы попытаемся рассказать всем, что все это ложь. Сам факт того, что у меня есть пещера, набитая технологическими игрушками, не собирается «волшебным образом» заставить исчезнуть в одночасье девятисотлетнюю веру… или заставить людей, разделяющих эту веру, чувствовать себя немного счастливее из-за возможности попасть в «ловушки Шан-вей». Вот почему нам нужны такие люди, как Хаусмин, Рейян, Ражир Маклин и все остальные. «Научная революция» Сейфхолда должна прийти изнутри, а не быть передана каким-то сверхъестественным приспешником Шан-вей, и мышление, которое сопутствует этому, должно заразить всю планету. Я только надеюсь, что мы сможем избежать целой серии религиозных войн между людьми, стремящимися принять новое, и людьми, отчаянно пытающимися защитить старое как свою единственную надежду на спасение.
