— Я, конечно, надеюсь, что вы правы, коммандер, — тихо сказал Жирар. — И это правда, вы знаете. Его величество действительно чувствует то же самое, что и ее величество, хотя, честно говоря, в Чарисе границы между простым народом и знатью очерчены менее четко.
— Действительно? — Азминд склонил голову набок, поджав губы. — Я слышал, что это так, сэр, — продолжил он через мгновение. — С моей точки зрения, это немного трудно по-настоящему принять. Это так отличается от того, что было здесь, в Чисхолме, с тех пор, как все себя помнят.
— Что ж, коммандер, — сказал Эндрей Жирар, откидываясь на спинку своего кресла с улыбкой, такой же натянутой, как и все, что демонстрировал Азминд, — нам просто нужно посмотреть, что мы можем сделать, чтобы изменить это, не так ли? У императора есть поговорка: «Если что-то не сломано, не чини это». Я бы сказал, что это, вероятно, одна из главных причин, по которой он и ее величество не намеревались вносить какие-либо политические изменения здесь, в Черейте. У барона Грин-Маунтина и королевы-матери Эйланы все в порядке. Но если кто-то думает, что его величество будет более терпимым, чем ее величество, когда речь идет о великих дворянах с… манией величия, скажем так, они глубоко ошибаются.
— Действительно? — повторил Азминд, затем улыбнулся в ответ своему чарисийскому гостю. — Почему-то, сэр, я не могу найти в себе сил сожалеть об этом. Странно, не правда ли?
.III
Зал парламента, город Черейт, королевство Чисхолм
Хорошо, что Шарлиэн предупредила меня, — иронично подумал Кэйлеб, когда он и его конный телохранитель подъехали к зданию парламента.
Здание парламента Чисхолма было гораздо более внушительным, чем у его чарисийского аналога. К сожалению, это было скорее связано с манией величия чисхолмской знати (и стремлением к власти), чем с каким-либо уважением к участию народа в управлении королевством. Окна огромного здания отражали холодный северный солнечный свет, а его белый мрамор блестел, как охлажденный алебастр, под бледно-голубым небом, отполированным несколькими высокими облачками. Знамена королевства щелкали и свисали с двух флагштоков над ним, обрамляя самый высокий центральный флагшток, на котором было изображено знамя новой Чарисийской империи: традиционное черное поле и золотой кракен Чариса, разделенный сине-белой шахматной доской Чисхолма. Икона архангела Лэнгхорна в его роли законодателя венчала крышу над портиком зала, скипетр, поднятый в суровом благословении и предостережении, сверкал золотыми листьями; а глубокие, детализированные скульптуры-барельефы украшали огромные бронзовые двери зала. Двери, в скульптурах которых, по странному стечению обстоятельств, казалось, непонятным образом доминировали героически позирующие дворяне на своих гарцующих скакунах, и где-либо можно было увидеть очень мало крестьян, торговцев, моряков, механиков или владельцев мануфактур.
Чем больше я вижу, тем больше меня впечатляет, что ей удалось выжить, не говоря уже о том, чтобы сохранить свой трон, — гораздо более трезво подумал Кэйлеб, рассматривая памятник традиционному доминированию аристократии в политической власти здесь, в Чисхолме.
Он всегда знал, что политическая картина в Чисхолме в корне отличается от той, что была в Чарисе. До того, как он был посвящен в тайное знание Братьев Сент-Жерно, он не понимал, почему Чарис так отличается от многих других королевств и княжеств, но он всегда понимал, что урожденные чарисийцы имеют гораздо больше прав голоса, чем простолюдины в других землях, когда дело доходит до того, как ими правят.
Чисхолм был одной из этих «других земель», по крайней мере, до тех пор, пока на трон не взошел отец Шарлиэн. Чисхолмская аристократия прочно ухватилась за рычаги власти, когда не совсем мятежный союз ее самых могущественных дворян вынудил прадеда Шарлиэн, Ирвейна II, «милостиво даровать» хартию Тирейта. По словам Мерлина, условия, налагаемые на корону в Тирейте, были похожи на условия так называемой «Великой хартии вольностей» на Старой Земле, за исключением того, что они существенно больше ограничивали прерогативы короны.
Ситуация, вероятно, все еще не была бы непоправимой, если бы не тот печальный (по крайней мере, с точки зрения короны) факт, что ее дед, Ирвейн III, был благонамеренным, но слабым монархом. Шарлиэн как-то сказала Кэйлебу, что из ее дедушки получился бы действительно превосходный младший барон где-нибудь в горах, но как правящий король он потерпел неудачу. Вместо того чтобы вернуть утраченные его отцом позиции, Ирвейн III искал компромисса, а не конфликта. Он боялся мысли о том, во что обошлась бы открытая война его подданным, и отказался навязать ее им, защищая королевские прерогативы… и поэтому он видел, как дворянство еще больше посягало на власть короля. К тому времени, когда он умер, знатные вельможи превратили его не более чем в номинальную фигуру.
Однако, к сожалению (по крайней мере, с точки зрения великих магнатов), они не совсем завершили процесс на момент его смерти… а отец Шарлиэн, король Сейлис, был сделан из более прочного материала. Тот факт, что он вырос до юношеского возраста, наблюдая за унижением своего собственного отца, поскольку тот продолжал неуклонно терять позиции, вероятно, имел к этому какое-то отношение, но он также осознавал, что фракционность среди «его» дворян угрожала расколоть Чисхолм на враждующие части. Эта гражданская война вскоре приведет к кровопролитию и ужасам, которых его отец отчаянно пытался избежать, разменивая на власть короны…. если только он не сделает это своим делом, чтобы предотвратить это. Он так и сделал, и он нашел двух людей, в чьей поддержке он нуждался, чтобы выполнить свою, казалось бы, безнадежную задачу. Марак Сандирс был главным советником и доверенным лицом Сейлиса, но королю умело помогал и его будущий шурин, герцог Холбрук-Холлоу.
Ирвейн III был лишен всего, что дворянство признавало источником власти, но он сохранил свой статус главы государства… и корона сохранила право созывать — и распускать — парламент. Когда старый король умер, и наследный принц Сейлис вступил на трон, закон королевства требовал созыва парламента для утверждения нового монарха и присяги ему на верность.
Конечно, все знали, что это была простая формальность, но они ошибались. Чего никто из аристократических хозяев Ирвейна III не понимал, так это того, что Сейлис и его друг Марак Сандирс провели последние десять лет жизни короля Ирвейна, планируя день, когда будет дан вызов. Вместе с несколькими очень тщательно подобранными и завербованными членами палаты лордов они направили новый парламент по пути, которого никто не ожидал, и сделали это так тихо, так умело, что их предполагаемые жертвы даже не предвидели этого.
В большинстве историй Чисхолма этот первый парламент короля Сейлиса теперь упоминается как «парламент любви». Якобы это произошло потому, что все были настолько увлечены своим энтузиазмом по поводу своего харизматичного короля, что с радостью согласились на «скромные изменения», о которых он просил. Главным из этих «скромных изменений», хотя Сейлис и Грин-Маунтин постарались спрятать их как можно глубже в подлеске, было формирование ядра небольшой постоянной армии. Это конкретное предложение было оправдано растущей угрозой со стороны Корисанды, и — согласно тем же официальным историям — парламент с радостью поддержал такую дальновидную просьбу. Фактически, лорды рассматривали ничтожную численность новой «королевской армии» как нечто большее, чем предоставление своему молодому монарху новой блестящей игрушки, с которой он мог развлекаться, вместо того, чтобы вмешиваться в серьезные дела управления королевством. Однако некоторые игрушки были опаснее других, и прежде чем знатные вельможи осознали опасность, король и его горстка доверенных советников создали настоящую королевскую армию, которая была намного больше, чем ожидала знать, и подчинялась непосредственно и исключительно короне. И такую, которая была независима от феодальных наборов рекрутов, на которые были вынуждены полагаться предыдущие монархи. Им следовало бы назвать это парламентом идиотов, — с горечью подумал Кэйлеб. — Не то чтобы я возражал против того факта, что они были идиотами, но как, во имя всего святого, они могли позволить ему выйти сухим из воды?
