Эта мысль пронеслась у него в голове, когда со стороны чарисийцев обрушился второй, столь же мощный залп ружейного огня. Он был не таким смертоносным, как первый, но это было только потому, что дым предыдущего залпа мешал морским пехотинцам так же четко видеть свои цели. И это было достаточно смертоносно. Полегло еще больше корисандцев, и фронт Гарвея начал колебаться.
* * *
Гектор Банир, граф Мэнкора, с недоверием наблюдал, как ружейный огонь обрушился на батальоны его передовых полков. Реорганизация в связи с потерей стольких младших офицеров была достаточно плохой. Теперь это!
Он стиснул челюсти, его разум яростно работал, пока он искал какой-нибудь ответ на катастрофу, которую он уже видел, с грохотом надвигающуюся на его крыло армии Гарвея. Он понял, что это было сделано намеренно. Точечное устранение стольких командиров рот, стольких знаменосцев было направлено на то, чтобы подчеркнуть свою точку зрения, а также разрушить его командную структуру. Чарисийцы говорили ему — говорили всем его людям, — что их стрелки могут выбирать — и поражать — отдельные цели с невероятных дистанций. Теперь они подчеркивали еще более разрушительный факт, что даже их линейные подразделения могли вести огонь на тех же безумных дистанциях.
И как бы они это ни делали, это было не из тех винтовок, о которых когда-либо слышал Мэнкора или любой другой корисандец. Это не могли быть винтовки — не с той смертоносной скоростью, с которой залп следовал за залпом. Эти ублюдки на самом деле стреляли быстрее, чем мог бы любой из его собственных мушкетеров, вооруженных кремневыми ружьями! Но в то же время это должны были быть винтовки, потому что ни один гладкоствольный мушкет не мог иметь такой большой дальности стрельбы!
Он почувствовал, как его собственные нервы дрогнули, когда до него дошел смысл. В этот момент ему вспомнилась вся пламенная риторика священников, их осуждение «еретиков-отступников-чарисийцев». Честно говоря, он никогда по-настоящему не верил в дикие истории о чарисийской ереси, о том, как они открыли двери для Шан-вей и ее темных искушений. Но теперь, когда эта невероятная тяжесть огня косила его людей, он задавался вопросом.
Нет! В новой чарисийской артиллерии не было ничего демонического, никакого нарушения Запретов. Он не знал, как им удалось то, что они делали с ним сейчас, но он сказал себе, что это должно быть что-то другое, вроде новых артиллерийских установок. Какой-то новый хитрый трюк, да, но такой, который мог бы придумать любой смертный.
Что вообще ничем не помогало спасению его людей.
Он впился взглядом в поднимающуюся стену дыма над линией огня чарисийцев, затем глубоко вздохнул.
— Объявляйте атаку — сейчас же, — рявкнул он.
* * *
Бригадный генерал Кларик услышал звуки корисандских горнов. Они были слабыми и далекими из-за воя его собственной волынки, грохота и шума артиллерии и мощных ружейных залпов, но он узнал их и кивнул с неохотным пониманием.
Кто бы там ни командовал, он быстр, — подумал генерал. — Недостаточно быстр… наверное. Но быстр.
Две стороны находились на расстоянии чуть более двухсот ярдов друг от друга. При наступлении с удвоенной скоростью пехоте потребовалось бы не менее двух минут, чтобы преодолеть этот разрыв, и было крайне маловероятно, что корисандцы смогут продержаться вместе две минуты под быстрым массированным огнем его бригады. Каждый стрелок стрелял примерно раз в пятнадцать секунд, и у него было полторы тысячи таких на его огневой линии глубиной в два метра. За две минуты, которые понадобятся врагу, чтобы добраться до них, эти полторы тысячи человек выпустят двенадцать тысяч пуль не более чем по пяти тысячам целей.
Однако командир противника не мог этого знать. Если бы у него было время — время подумать об этом, время проанализировать силу огня, разрывающего его людей, по-настоящему оценить скорость этого огня, а также его точность и дальность — он почти наверняка не стал бы этого делать. Но он не знал, у него не было на это времени. Что означало, при данных обстоятельствах, что он упустил единственный слабый шанс, который у него был — или должен был быть — на победу. Перестрелка в упор между его мушкетерами и стрелками Кларика могла иметь только один конец, но если бы он смог атаковать, справиться с большим количеством своих людей, он все еще мог бы удержать поле боя.
Только этого не произойдет, — мрачно подумал Кларик.
* * *
Гарвей уловил ход мыслей Мэнкоры так же быстро, как и бригадный генерал Кларик. Однако, в отличие от Мэнкоры, он не оказался в ловушке на самом переднем крае катастрофы, захлестнувшей его армию подобно набегающей приливной волне. Ему не нужно было принимать решение посреди кровопролития, резни, криков раненых, ослепляющих волн оружейного дыма, запаха пролитой крови, разорванных и разорванных тел. Он ни на секунду не винил Мэнкору, зная, что, вероятно, сделал бы тот же выбор на месте графа.
И он знал, что это был не тот выбор.
Баркор, с другой стороны, не проявлял никаких признаков того, что каким-то образом собирается продвигаться вперед. По тем причинам, которые, как Гарвей был втайне уверен, были все неправильными, Баркор поступал правильно, в то время как Мэнкора по всем правильным причинам собирался совершить катастрофическую ошибку.
— Подайте сигнал барону Баркору! — бросил он через плечо, не отрывая глаз от поля перед ним. — Прикажите ему немедленно начать отступление!
— Да, сэр! — выпалил один из его помощников, и Гарвей услышал грохот сапог по настилу, когда молодой человек бросился к сигнальной станции.
Конечно, со всем этим дымом шансы ничуть не выше, чем даже на то, что Баркор вообще увидит семафор, — с горечью подумал Гарвей. — С другой стороны, он… достаточно осторожен, он сам может поджать хвост и убежать в любую минуту.
Было уже слишком поздно останавливать Мэнкору, но, возможно, он все еще мог бы спасти, по крайней мере, большинство людей Баркора, если бы только смог увести их с идеального места для убийства, которое он предоставил для чарисийских винтовок. Осознание того, что он был тем, кто выбрал совершенно правильную местность для новой тактики чарисийцев, наполнило его, как яд, и тот факт, что он действительно хотел, чтобы один из его подчиненных командиров был достаточно труслив, чтобы убежать от врага, был горьким, как желчь. И все же это было правдой, и его лицо застыло, как ледяной камень, когда пехота Мэнкоры двинулась в ужасный водоворот огня чарисийцев.
Почему? — Эта мысль пронеслась у него в голове. — Зачем Ты это делаешь, Боже? Мы не раскольники, пытающиеся разорвать Твою Церковь на части — это они! Так почему же Ты позволяешь хорошему человеку, хорошему командиру вести свои войска в мясорубку, подобную этой, в то время как такой кретин, как Баркор, даже не продвигается вперед?
Ответа не последовало. Он знал, что его не будет, и его взгляд стал жестким, когда он понял, что на самом деле ему придется похвалить Баркора после этой битвы — при условии, что Бог и архангелы не были достаточно милосердны, чтобы убить барона, — вместо того, чтобы лишить его командования, как справедливо заслужила его робость.
