* * *
Пехота графа Мэнкоры бросилась вперед.
То, как горстке выживших из развалин его передовых рядов удалось продвинуться вперед, вместо того чтобы в ужасе разбежаться или просто броситься на землю, было больше, чем граф был готов сказать. Но каким-то образом они сделали это, и его сердце заплакало от той галантности, с которой они ответили на звуки горна.
Они двинулись вперед, спотыкаясь о тела убитых и раненых товарищей. Они пробирались сквозь дым, продвигаясь вперед в штормовой фронт ружейного огня, как люди, защищающиеся от сильного ветра, и глухие удары и шлепающие звуки пуль крупного калибра, разрывающих человеческую плоть, были похожи на град.
Чарисийцы смотрели, как они приближаются, и даже те, кто их убивал, понимали, какое мужество требуется, чтобы продолжать наступление. И все же мужества было недостаточно перед лицом такого совершенно непредвиденного тактического недостатка. Это была не вина Гарвея, не вина Мэнкоры. В этом не было ничьей вины, и это ничего не меняло. Почти восемьсот полудюймовых пуль попадали в них каждые пятнадцать секунд, а они были всего лишь плотью, только кровью.
Наступающие корисандские батальоны были похожи на детский замок из песка во время прилива. Они таяли, разорванные в клочья, сломанные, теряя мертвых и раненых с каждым шагом. Они шли прямо в огненную пустошь, похожую на преддверие самого Ада, покрытую дымом и яростью, наполненную вонью крови, громом чарисийских винтовок и криками их собственных раненых, и это было больше, чем могли вынести смертные.
Бойцы передовых батальонов не сломались. Не совсем. Их осталось недостаточно, чтобы «сломаться». Вместо этого они просто умерли.
Батальонам, стоявшим позади них, повезло немного больше. Они поняли, что все мужество во вселенной не сможет перенести их через эту выжженную зону огня. Это просто невозможно было сделать, и они действительно сломались.
* * *
— Да! — крикнул Кларик, когда строй корисандцев распался.
Пикинеры побросали свое громоздкое оружие, мушкетеры отбросили свои мушкеты, солдаты отбросили все, что могло их замедлить, когда они повернулись и побежали. Резкий, торжествующий крик вырвался у стрелков морской пехоты, и все же, по-своему, этот волчий вой был почти приветствием мужеству корисандцев, которые прошли маршем в это пекло.
— Объявите наступление! — скомандовал Кларик.
— Есть, сэр! — полковник Жэнстин подтвердил приказ, и третья бригада снова пришла в движение.
* * *
Чарлз Дойл яростно выругался, когда крыло Мэнкоры развалилось на части. Он точно понимал, что произошло, но это понимание ничего не меняло. Он только что потерял пехоту, прикрывавшую правый фланг его осажденной большой батареи, и вскоре левый фланг чарисийцев ударит по его собственному незащищенному правому флангу. Расстояние, с которого они уничтожили пехоту Мэнкоры, подсказало ему, что произойдет, когда их массированные залпы присоединятся к разрывам картечи и точечному снайперскому огню, уже уничтожающему его людей. Но если бы он отступил, если бы он попытался вытащить свои орудия, тогда позиция Баркора тоже стала бы неприкрытой. И если бы чарисийский левый фланг смог продвигаться достаточно быстро, он действительно мог бы добраться до шоссейного моста раньше Баркора. Если бы им это удалось, они бы зажали Баркора между собой и своими наступающими товарищами…
Челюсти Дойла сжались так сильно, что заболели зубы, когда он наблюдал, как крыло Баркора с готовностью отходит назад. У него было не больше сомнений, чем у Гарвея, в том, почему Баркор делал то, что делал, и все же, каковы бы ни были рассуждения этого человека, это было правильно. Он все еще собирался понести серьезные потери от огня чарисийцев, но его отступление было единственным, что могло вывести из этой катастрофы достаточно невредимой половину авангарда Гарвея. И если бы это означало пожертвовать тридцатью пятью пушками Дойла и шестьюстами людьми, чтобы спасти пять тысяч, это все равно было бы выгодной ценой.
Кроме того, — подумал он с каким-то омерзительным юмором, — я уже потерял столько драконов и лошадей, что все равно не смог бы вывезти отсюда больше половины батареи.
Его сердце болело от того, что он собирался потребовать от людей, которых обучал и которыми руководил, но все же он глубоко вздохнул и повернулся к командиру своей батареи на правом фланге. Майор, который полчаса назад командовал этой батареей, был мертв. Капитан, который еще десять минут назад был его старшим помощником, был ранен. Командование всей батареей перешло на плечи лейтенанта, которому было не больше двадцати лет. Лицо молодого человека было белым и осунувшимся под слоем порохового дыма, но он твердо встретил взгляд Дойла.
— Разверните свою батарею, чтобы прикрыть наш фланг, лейтенант, — сказал Дойл и заставил себя улыбнуться. — Похоже, нам будет несколько одиноко.
АПРЕЛЬ, Год Божий 893
.1
Храм и Дом мадам Анжилик, город Зион, земли Храма
Разговоры в зале большого совета в этом году были более тихими, чем обычно. Само помещение было тщательно подготовлено к дневной церемонии. Древнее предание гласило, что сам архангел Лэнгхорн заседал на совете со своими собратьями в этом самом зале, и его великолепные настенные мозаики и огромная, прекрасно детализированная карта мира — в четыре раза выше человеческого роста — инкрустированная в одну стену, безусловно, подтверждали эту традицию. На другой стене висели портреты великих викариев прошлого, а пол, вымощенный нетленным, мистически запечатанным лазуритом, как и пол самого святилища Храма, был покрыт бесценными коврами из Харчонга, Деснейра и Содара. Целая армия слуг провела последние пять дней, вытирая пыль, протирая, полируя, доводя обычное великолепие зала до самого пика.
Сверкающая толпа викариев, сидевших в роскошных удобных креслах палаты, идеально сочеталась с огромным залом, в котором они собрались. Драгоценные камни сверкали и переливались, блестело золотое шитье, а священнические шапки сверкали драгоценностями. Воздух в помещении циркулировал плавно, беззвучно, нагретый до нужной температуры мистическими чудесами Храма, несмотря на снег, падающий за пределами пристройки к Храму, в которой размещалась эта сокровищница конференц-зала. Идеальное, мягко светящееся освещение лилось с высокого потолка зала, освещая каждую деталь бесценных произведений искусства и роскошной одежды. Длинный буфетный стол с деликатесами тянулся через короткий конец зала (хотя «короткий» был чисто относительным термином в таком огромном помещении), а слуги ходили с бутылками вина, следя за тем, чтобы бокалы викариев внезапно не пересохли.
Несмотря на комфорт, несмотря на великолепие, которое подчеркивало величие и силу Божьей Церкви, в атмосфере зала витало удивительно хрупкое напряжение. Голоса были понижены, в некоторых случаях почти до уровня шепота, а некоторые бокалы требовали более частого пополнения, чем обычно.
Замсин Тринейр сидел в своем собственном кресле, предназначенном для канцлера совета викариев, расположенном справа от пустого возвышенного трона великого викария. Кресло Жэспара Клинтана стояло сбоку от трона с другой стороны. Каждый из них непринужденно болтал с членами своего персонала, время от времени отпускал небольшие шутки, демонстрируя свою спокойную уверенность, но после обмена единственным приветственным кивком с улыбкой они не разговаривали друг с другом с тех пор, как заняли свои места.
