— Вошел через дверь, — недоуменно ответил Виктор. Он так и не понял: дядюшка был невероятно сосредоточен или все же крайне рассеян для того, чтобы заметить его присутствие раньше.
— Через какую?
Джозеф Кэндл покосился на завернутую картину.
— Через дверь библиотеки, дядюшка. Через какую еще я мог бы зайти?
— Да, эта чертова лондонская манера подчеркивать очевидности совсем тебе не идет, — проворчал дядюшка Джозеф, как будто сам до этого не требовал ответа на свой вопрос. — Я имел в виду, как ты оказался не здесь, а здесь, в Крик-Холле. В городе.
— Зашел в дверь у себя на кухне в лондонской квартире, — сказал Виктор, — а вышел через гардероб гостевой спальни уже здесь.
— Правда?
— Разумеется, нет, дядюшка, что с тобой? — Виктор нахмурился. — Я приехал на поезде.
— Ах да, поезд. И в самом деле…
— Но ты ведь знал и раньше, верно?
— Знал? — дядюшкины брови изогнулись в недоумении. — Что знал? О чем ты говоришь?
— Ну я ведь не сообщал о том, что приеду, — пояснил Виктор в той самой «чертовой лондонской манере», — но Кристина верхом на «Драндулете» встретила меня на вокзале. Она сказала, что ты попросил ее за мной заехать.
— А, это!.. Ну да, а я поначалу и не понял, о чем ты. — Джозеф Кэндл вытер пот на лбу ножницами. — Ох уж эта рассеянность, все время в сон клонит… — Дядюшка для убедительности даже зевнул. — Все из-за простуды, не иначе.
— Само собой.
Виктор прищурился. Дядюшка что-то скрывал и явно недоговаривал. Есть люди, которые умеют не подавать виду, а есть такие, как дядюшка Джозеф, на чьем лице едва ли не сразу же проступает пунцовое признание в собственной лжи. И вот на этом самом лице сейчас шла нескрываемая борьба. Борьба с собой, с совестью, со страхом. Все приметы лжеца, который боится.
— Так как ты узнал, что я собираюсь приехать, дядюшка? — спросил Виктор.
— Да оттуда же, откуда я узнаю обо всем, что творится кругом, — проворчал Джозеф Кэндл.
«При помощи своего длинного носа, любви к вынюхиванию или из утренних газет», — мысленно предположил Виктор.
— Из записки Мэг, твоей разлюбезной тетушки, которую она оставила для меня на тумбочке возле кровати. Ты же знаешь, она всегда оставляет мне записки на этой проклятой тумбочке. С заданиями на день, с новостями, у какой там Глэдис из ее Клуба ветрянка, со сплетнями о торгашах с главной улицы и с прочим. Сегодня утром была вот эта записка. — Дядюшка извлек из кармана халата скомканный листок бумаги. — Если есть желание, можешь сам взглянуть. — И швырнул его в племянника.
Виктор поймал, развернул и покачал головой — сплошной сумбур: к написанному там нужно было подходить вдумчиво и без суетящихся поблизости дядюшек. Виктор положил записку в карман и опустился в кресло.
— Ну что, дядюшка, есть время поболтать? Ты не сильно занят?
У Джозефа Кэндла почти никогда не было особых обязанностей, а после банкротства фабрики брата, на которой он работал управляющим, у него и вовсе не осталось никаких забот, кроме как в огромных количествах поглощать шоколадные кексы, а также новости из местных и лондонских газет. Образ жизни, не обремененный нервными потрясениями и физическими нагрузками, и стал причиной дядюшкиной покладистости и дядюшкиного же брюшка…
— Да я тут пока должен это завернуть… — пробормотал дядюшка и вернулся к прерванному появлением племянника занятию. Ножницы защелкали, перекусывая концы бечевки.
— А что это за картина? — спросил Виктор.
Дядюшка поморщился.
— Картина? А, да так, хлам… Старый портрет одного упыря. Давно собирались от него избавиться, все руки не доходили. Отнесу на чердак, а потом попытаюсь продать старьевщику — может, выручу пару фунтов… Ну а поговорить — это мы всегда рады! Ты ведь знаешь привычки своего любимого дядюшки, верно?
Виктор подумал, что если он и знает привычки дядюшки Джозефа, то можно смело ставить двадцать фунтов на то, что сейчас начнутся жалобы. Так и вышло — Виктор опустил мнимый выигрыш в карман.
— Ты не поверишь! — Джозеф Кэндл начал проникновенным тоном, каким обычно скорбел о былых годах юности, о неблагодарности детей и об отсутствии к нему уважения от супруги и ее сестер. Это было чувственно, но негромко: дядюшка любил пожаловаться, но вовсе не хотел, чтобы его слова дошли до жены. — Совсем потеряли совесть! Где это видано, чтобы меня, и с простудой, заставлять работать! Ты помнишь, как все было, Вик? Так вот, смею тебя заверить, все стало намного хуже! Меня гоняют в сад — выпалывать сорняки, на почту — за газетами и письмами, ведь почтальонов, как и раньше, к нам ни за какие коврижки не заманишь. Еще я, видите ли, должен бродить по всем лавчонкам города — делать покупки по длиннющему списку. Хорошо хоть готовить и пол мести не заставляют! И все это в то время, как Мэг, да сожрет ее с потрохами ее же собственная кровать, целыми днями торчит в своем Клубе у мерзких подружек или колесит по городу, как королева. А от змеи Рэмми помощи и вовсе ожидать не приходится. И при этом мне не позволено даже купить себе мороженое в лавке! Ты представляешь? Твоя мать так и сказала: «И никакого мороженого, Джозеф!» — но, ты не поверишь, — дядюшка перешел на заговорщический шепот, — я все-таки купил себе мороженое. Правда, я вот от него, кажется, и простудился, но оно того стоило, а еще… Эх… Парень, ты меня слушаешь?
Виктор и в самом деле отвлекся. Он глядел на картину, которую дядюшка со всей возможной ненавязчивостью пытался закрыть от него своей широкой спиной. Картина будто бы что-то шептала, пыталась привлечь его внимание…
Тем не менее Виктора сейчас не волновали различные картины — его интересовало кое-что совершенно иное. Тот шепот в пустой комнате.
— Да, дядюшка… — отозвался племянник. — Я тебя слушаю. Внимательно слушаю: коврижки, мороженое и списки покупок… Послушай, хотел тебя спросить, а кто сейчас живет в гостевой комнате?
Джозеф Кэндл непонимающе покачал головой.
— Ну в гостевой комнате, которая возле моей комнаты на втором этаже.
— Там же всякий хлам вроде стоит, — неуверенно сказал дядюшка. — Кому захочется жить в пыли?
— Да-да, — нетерпеливо перебил Виктор. — Но ведь скоро Хэллоуин, а здесь обычно бывает много народу на праздники. Ты не знаешь, кто там остановился?
— А что тебе с той пустой комнаты?
— Да ничего. Просто я слышал голос из-за стены. А зайти поздороваться не решился… Кто-то уже приехал?
— Нет, первые гости будут только завтра к вечеру. Насколько я знаю. Но это ведь я, — скорбно заметил дядюшка. — Мне могли и не сказать. Совсем ни во что уже не ставят…
Виктор понял, что так он ничего не добьется. То ли дядюшка действительно не знал, то ли на удивление талантливо лгал.
— Слушай, а ты не знаешь, что значит слово «кейлех»?
