Разумеется, Виктор не замедлил проверить слова Джозефа касаемо встречи на вокзале. Перед ужином он развернул и подробно изучил скомканную записку с прикроватной тумбочки тетушки Меганы, которую дядюшка дал ему в библиотеке.
В записке было написано:
«С добрым утром, мой крапивный коржичек!
Я сегодня съезжу к портному, мистеру Кленси, заеду в Клуб и немного прокачусь по центру. Как обычно, оставляю тебе список заданий и пожеланий. Ничего не упусти, ничего не перепутай. Если ты снова попытаешься сделать из меня дурочку и сыграешь на своем любимом “но ты ведь написала “пожелания”, а пожелания могут и не выполняться”, то лучше побереги мои нервы и свое здоровье. Ох этот твой насморк — как бы он не разыгрался с новой силой…
Итак:
• Не забудь сегодня заказать еще яду для жаб Рэмморы — их все травишь, а они постоянно где-нибудь да отыскиваются, живехонькие и самодовольные.
• Купи мне свежих пиквикских бисквитов. И проверь, нет ли в них какой-нибудь дряни. Рэммора на все пойдет лишь бы мне досадить. Может даже прокрасться в лавку кондитера и отравить бисквиты еще на противнях — с нее станется.
• Поменяй шторы в спальне. Старые похожи на саван.
• Ответь на письма наших дорогих отпрысков. Мне на самом деле все равно, что они там пишут, и времени жалко. Пусть бы и не писали. Но раз пишут и раз уж я занята тем, что пишу тебе, то сам им и отвечай. Тем более что они приедут к празднику. Вручим письма лично — сэкономим на марках. Не забудь о поздравлениях с помолвкой Сирилу и его невесте… И, дорогой, умереннее с любезностями от моего имени. Я не должна выглядеть слишком слащавой.
Постарайся, чтобы к моему возвращению ты еще твердо стоял на ногах, — этот твой сироп от кашля дурно на тебя воздействует. И к слову о дурном воздействии: чтоб никаких “книжек по анатомии земноводных”. Не хочу, чтобы тебя опять стошнило в мои ночные тапочки. И чтобы не ходил в своем дрянном халате, пока я отсутствую. Поверь, я знаю, что ты его напяливаешь, стоит мне ступить за порог. А еще не спорь с Корделией. Ты ведь не забыл, на что она способна, если разозлится? Я не хочу снова вытаскивать вязальную спицу из твоей лопатки.
С нежностью и привычкой в сердце,
твоя жена Мегана Кэндл
P. S. И да, чуть не забыла! Сегодня приезжает — ты не поверишь! — этот проходимец и бессердечный подлец Виктор. Кто бы мог подумать! Вот уж праздничек нас ждет: Корделия будет просто в ярости. Еще бы, за семь лет она прожужжала мне все уши об этом неблагодарном мальчишке, как будто мне не все равно. Ничего не перепутай! Первый утренний поезд. Тринадцатый вагон. Встреть его, только никому не говори ни слова. И встреть его лично — это важно. Не хочу, чтобы эта зазнавшаяся малявка его встречала: она и так слишком много себе позволяет, раз в Канун ее ждет особый подарочек, тоже мне…
Мэг».
Что ж, дядюшка Джозеф, как обычно, отличился. Виктор был уверен, что множество пунктов были злостно и намеренно нарушены, к оправданию перед выговором качественно отрепетированы жалобные рожицы, а записка была показана, чтобы племянник оценил остроумие любимого дядюшки.
Виктор оценил. Особенно тот пункт, который касался его приезда. Дядюшка поступил противоположно тому, что ему велели в записке. Вероятно, он был просто счастлив, когда понял, что Мегана сама нечаянно подсказала ему возможность, как избежать мороки в связи с приездом племянника.
На самом деле записка, какой бы легкомысленной и неважной ни казалась, несла в себе множество ценной информации. К примеру, она подтверждала то, что взаимоотношения между тетушками действительно остались прежними и дневной скандал сегодня был отнюдь не отрепетированной постановкой. Что дядюшка нарочно портит тапочки тетушки Меганы и это, видимо, приносит ему какое-то мелочное удовольствие. Что с мамой по-прежнему лучше не шутить. Что она часто его вспоминала…
Также, к своему удивлению, Виктор узнал, что у Сирила появилась невеста, — и кто же мог клюнуть на мерзкого кузена? Наверное, эта девушка слепая и глухая…
А тем временем цепочка из следов автора письма привела именно к тетушке Мегане, и представить, что она и есть Бетти Сайзмор, было еще труднее, чем вообразить в этой роли дядюшку Джозефа. Мегане Кэндл было наплевать на родных детей — что ей возвращение какого-то Виктора, с которым она и прежде не ладила. Скорее всего, ей тоже кто-то сообщил о его приезде.
Все оказалось запутаннее, чем Виктор ожидал. Он в Крик-Холле всего лишь один день, а уже успел выяснить, что как минимум три человека знали о его скором прибытии, которое якобы должно было оставаться для всех тайной. Все это, как говорили репортеры в Лондоне, отчетливо попахивало западней, но уже поздно было идти на попятную. Что ж, если с самого начала это и была западня, оставалось только понять ее суть, полакомиться наживкой, осторожно избегая спускового крючка, и попытаться выбраться наружу…
Но о всяческих ловушках и ловцах Виктор пообещал себе подумать утром. Он невероятно устал… Поезд. Сидячий сон в купе. Кристина. «Драндулет». Мама. Воспоминания о Саше. Голос из-за стены. Тетушки. Дядюшка Джозеф. Томми. Ужин. И все напичкано странностями, как пирог — мясной вырезкой. Слишком много для одного дня.
Глядя на лежащую на прикроватной тумбочке рабочую тетрадь, куда он занес все, что сегодня произошло, Виктор Кэндл пообещал себе, что ни одна из здешних тайн не ускользнет от него, как бы ни пряталась, ни маскировалась и ни прикидывалась чем-то банальным и несущественным. Он доверится своему чутью и выведет всех на чистую воду… но только утром…
Уже засыпая, Виктор услышал какой-то шум на лестнице. Лежа в теплой постели, он ни за что бы не встал проверить, что там происходит, если бы не то самое, будь оно неладно, чутье. Оно подсказывало ему, что это не просто шум, — это шум, который пытаются приглушить.
Виктор застонал и выбрался из-под одеяла. Затаив дыхание, он приоткрыл дверь спальни и выглянул в щелочку.
Кто-то медленно поднимался по лестнице, что-то волоча на спине. Тяжелые шаги и пыхтение сопровождались бормотанием, проклятиями и приглушенным чиханием. Все ясно. Дядюшка Джозеф, любитель побродить ночью по дому, за годы не изменил своей привычке.
На памяти Виктора, он почти каждую ночь выскальзывал из их с тетушкой Мэг комнаты, пробирался на цыпочках в кладовку и за один заход уничтожал не менее двух банок сгущенного молока, несколько шоколадных конфет и минимум два кекса. Дядюшка был бессовестным сладкоежкой и периодически (когда чувство голода пересиливало страх попасться Корделии) «страдал лунатизмом». Но сейчас он возвращался явно не из кладовки.
Пыхтя и надрываясь, дядюшка тащил ту самую картину, которую сегодня запаковывал в библиотеке. Картина выглядела тяжелой и неудобной. Даже в скупом освещении ночных ламп на лестнице было видно, что дядюшка едва сдерживается, чтобы не начать жаловаться на ходу на то, что его, мол, совсем не ценят и заставляют таскать тяжести — при его-то жуткой болезни. Хроническая простуда также не способствовала конспирации и быстрому воплощению зловещего дядюшкиного плана (дотащить картину на чердак — он, кажется, говорил, что собирается туда ее отнести), ведь, чтобы скрыть регулярные чихи, ему приходилось останавливаться, опускать картину, извлекать из кармана носовой платок и нырять в него, пытаясь заглушить тряпицей гулкое «Ауууфффи!».
