— Что случилось на этот раз? — спросила миссис Бэрри.
Сжав зубы в бессильной злости, мистер Бэрри процедил:
— Я подкараулил мерзавца, когда он мочил нашу газету в луже у калитки. Этот негодяй подвесил газету к веревочке и играл в рыбную ловлю. Он опускал ее уже раз в пятый, когда я выбежал. И… и…
— И он тебе нагрубил, милый? — участливо спросила миссис Бэрри.
Мистер Бэрри опустил взгляд. Все и так было ясно.
— Ну, я считаю, тебе не нужно так злиться, — заметила миссис Бэрри, строя рожицы младенцу, который испуганно замер на своем стульчике: рожицы мамы пугали его по-настоящему. — Если этот человек ведет себя так со всеми, то кто-нибудь на него скоро пожалуется, и его уволят. Нужно просто подождать.
— Ты всегда так говоришь, — раздраженно ответил супруг. — Кто-нибудь пожалуется. Кто-нибудь что-нибудь сделает. Кто-нибудь, но не мы. Почему не мы?
— Потому что, милый.
Это был универсальный ответ жены на любой вопрос, который по-настоящему его заботил и нервировал.
— Боюсь, даже Джейми уже не устраивает этот ответ, — кивнув на младенца, проворчал мистер Бэрри. — Ты погляди, как ему осточертела эта мерзкая каша.
— А вот и нет! — Гвинет Бэрри была из тех, кто предпочитает заблуждаться, если правда каким-то образом отличается от их собственного видения жизни. — И тебе бы лучше помолчать, если не хочешь присоединиться к нашему малышу и есть на обед эту кашу. Вон Доджи грубил мне за завтраком и отказывался есть тосты. Сам виноват. Ему пришлось съесть полторы порции чудесной кашки маминого рецепта.
Мистер Бэрри бросил сочувственный взгляд в потолок — над кухней, на втором этаже, располагалась комнатка их старшего сына Доджи. Вот почему тот выглядел таким же зеленым, как и сама каша, когда поднимался по лестнице, мимоходом жалуясь отцу, что у него болит живот. Еще бы! Ведь это был «расчудесный» рецепт мамочки Гвинет, этой мерзкой старухи Дикки. Мистер Бэрри просто терпеть не мог тещу, но больше — то, с какой легкостью ей удается влиять на жизнь своей дочери и ее семьи. И все же, хвала всем добрым духам, старуха жила не с ними, а на противоположной стороне улицы, но и это, в понимании мистера Бэрри, было слишком близко. Правда, с недавнего времени у нее появился достойный соперник в борьбе за звание наиболее ненавидимого им существа.
— Мы столкнулись с Доджи, когда я вернулся от калитки, — невесело сообщил мистер Бэрри. — Вид у него был весьма болезненный. Полагаю, это от троллиной кашицы твоей матушки, а еще…
— Не смей произносить этого слова! — Миссис Бэрри отвлеклась от младенца и угрожающе ткнула крошечной ложечкой в мужа. — Только не при ребенке!
— Ты имеешь в виду «матушку»? — с поддевкой спросил мистер Бэрри.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
— Да, — мистер Бэрри скуксился. — Ты права, дорогая. Прости…
Обычно Уолтер Бэрри не спорил с женой, но тем не менее частенько пытался заступиться за сына, когда его супруга начинала испытывать на ребенке какой-нибудь новый способ воспитания, насоветованный старой полоумной каргой, что жила на другой стороне улицы.
Вот и сейчас он осторожно начал:
— Дорогая, ты уверена, что Доджи не станет совсем худо от этой каши? Он ведь не младенец, как-никак. И мне кажется, твоя мама варит ее из чего-то, что может пойти на пользу только тому, кто выкопан из могилы в полнолуние.
— Не припомню, чтобы ты у нас был поваром, милый, — беззаботно проворковала миссис Бэрри, смешивая для маленького Джейми питьевую смесь. — Или детским доктором…
«А я не припомню, чтобы и старуха Дикки была кем-то из них», — подумал мистер Бэрри, но, конечно же, сказал совсем не это:
— Ладно, если считаешь, что парню это не повредит, тебе виднее. Но только не отправляй сегодня Доджи собирать тыквы на грядку. Там холодно и сыро. Ночью прошел дождь, а он и так зеленый, как… — Мистер Бэрри на мгновенно смолк, увидев красноречивый взгляд жены, и со вздохом изменил запланированную концовку: — Как твоя каша.
Мистер Бэрри пожалел сына. Он знал, что, несмотря на все ужасы завтрака, Доджи, сейчас был занят тем, что читал свою любимую книжку о привидениях. Скорее всего, он даже забрался под кровать, лишь бы его не заставляли надевать пальто, в котором он выглядит, как огородное пугало, но которое так нравится его бабушке. Больше всего мальчик боялся, что его пошлют во двор. Отец был согласен с Доджи: лучше сказаться больным, чем идти в такую погоду на грядку, копаться в сырой земле и таскать огромные тыквы в дом.
— А я и не собиралась его никуда отправлять, — миссис Бэрри улыбнулась. — Мальчик читает книжки и знает в сотни раз больше, чем его глупые сверстники. Пусть себе читает… Уолтер, ты разве еще не понял? На грядку за тыквами идешь именно ты.
Мистер Бэрри тяжело вдохнул.
— Конечно, дорогая, — сказал он, кое-как при помощи прищепок закрепив раскрытую газету над плитой. — Проклятый почтальон Томкинс…
— Ну опять ты за свое! Что он тебе так покоя не дает?
Мистер Бэрри поморщился, не забыв при этом предварительно повернуться к жене спиной, — еще увидит, чего доброго. Она не понимала, как это унизительно — терпеть издевательства этого мерзкого почтальона, который раз за разом прохаживается по нему, будто он пустое место. При этом он не мог ей признаться в том, что больше никто не пожалуется на Томкинса, поскольку — мистер Бэрри лично видел! — с другими тот ведет себя как сама разлюбезность и распокладистость.
— И почему мистер Мэйби не подыскал себе в помощники кого-то более достойного? — проворчал он. — Почему именно Томкинс? У мистера Мэйби одиннадцать детей, неужели никто из них не мог пойти по его стопам?
— Ну, полагаю, все же не он решал, кого ему назначат в помощь, — со своей раздражающей логикой заметила миссис Бэрри. — Ну что? Высушил свою газету?
— Да кого я обманываю! Она безнадежно испорчена!
— Во всем есть свои хорошие стороны, милый, — добродушно заявила миссис Бэрри.
— И что же хорошего в том, что я не смогу прочесть утреннюю газету?
— Тебя ничто не задерживает, чтобы пойти на грядку и собрать тыквы.
— Да уж… — проворчал мистер Бэрри и, швырнув газету в мусорную корзину, отправился натягивать пальто, в котором он тоже походил на огородное пугало, но которое — вот незадача! — опять-таки очень нравилось теще-карге, а соответственно, и его дорогой миссис Бэрри.
Таксист мистер Эндрю карабкался по толстой ветви старухи-ивы, держа в руке подвесной фонарь.
Ох, что же это был за фонарь! Изогнутый стеклянный плафон, напоминающий застывший огонек свечи, и серебряная оправа в виде переплетения тонких веточек и листьев, выкованных из серебра. Одна из этих веточек отделялась от фонаря и образовывала изящную ручку. В емкости для топлива перекатывалось невероятно пахучее и дурманящее розовое масло. Да, фонарь, бесспорно, выглядел просто великолепно, но мистер Эндрю уже сотню раз его проклял.
