Таксист был староват для лазания по деревьям, и ему все казалось, что он вот-вот окончит свои дни либо от падения на землю с высоты в полтора десятка футов, либо от сердечного приступа с тем же последующим падением на землю. Он пыхтел, как двигатель его старой машины, припаркованной здесь же, внизу, и весь взмок. А проклятый фонарь между тем едва не вывалился из его рук уже добрую дюжину раз: и почему этот маленький мерзавец не может повеситься сам, как какой-нибудь удрученный парень с бледным лицом и неразделенной любовью?
Мистер Эндрю взбирался на дерево, стараясь не смотреть вниз, туда, где, будто огромный опавший лист среди сплошного ковра своих собратьев поменьше, стоял его старый желтый таксомотор. Чем выше он поднимался, тем сильнее краснело от возмущения его лицо.
И почему он должен лазить по деревьям?! Это ведь не его работа! Да и вообще, он предпочел бы сейчас выпить чашечку горячего кофе. Или подремать часок-другой на своем диване под сладкозвучное бормотание радиоприемника. Или отвлечься от сырой осенней обыденности в сказочках, которые пишут в газетах, выдавая их за события. Да, он много чего сейчас поделал бы с превеликим удовольствием.
Но мадам было все равно.
— Ну ты там еще долго будешь копаться? — раздалось из салона таксомотора.
Мистер Эндрю раздраженно сморщил нос и проворчал, что различные нахальные дамочки глубоко заблуждаются, если считают, что он, Гораций Эндрю, их слуга. Хотя он даже не личный шофер. Само собой, мистер Эндрю ни за что не осмелился бы изложить свои соображения мадам Кэндл лично.
Уже примерно десять лет он каждый день возит мадам по городу и выполняет при ее особе обязанности, которые можно было бы доверить немаленькому штату прислуги. Да, мадам Кэндл хорошо платит, но бывают моменты, когда этого явно недостаточно. Порой она обращается с ним, как будто он ее вечный должник, и вообще, это, мол, она ему оказывает услугу, позволяя себя возить.
Сколько сил уходит на то, чтобы с утра до вечера выслушивать ее излияния, мысли и пожелания. Сколько терпения требуется, чтобы с каменным лицом выдерживать ее извечные, раз за разом повторяющиеся жалобы. Да он уже наизусть выучил, что «Не будь мамочка Джина такой злобной каргой, она бы следовала традиции “Первенца”, а не глупой традиции “Средоточия”!» или что «Корделия совсем обнаглела! И почему ей позволено приказывать старшей сестре?!», а еще что «По Рэмморе давно плачет лечебница для умалишенных. Когда же она уже захлебнется собственным ядом или, на худой конец, станет одеваться, как нормальный человек?!».
В городе считали, что Мегана Кэндл — бездушная, черствая и злобная женщина, которая болеет неизлечимой задранностью носа. Ее презирали и сторонились, а всюду, где она появлялась, тут же начинался настоящий парад лицемерных улыбок, которые мгновенно превращались в оскалы, стоило ей повернуться спиной. Никто не знал настоящую Мегану Кэндл — лишь он, Гораций Эндрю, который возил ее долгие годы и всегда был в курсе того, что происходит как в Крик-Холле, так и на душе у постоянной пассажирки.
В самом начале их знакомства, то есть когда мадам впервые села в его таксомотор, а после отказалась выходить, пока он не доставит ее еще в полсотни мест и не поклянется забрать завтра из Крик-Холла, мистер Эндрю думал о ней, как все. Но однажды ему открылась совершенно другая Мегана Кэндл — та Мегана Кэндл, которую сама Мегана Кэндл будет отрицать до последнего своего вздоха.
Как-то мадам спросила его совета по какому-то незначительному вопросу, потом еще раз и так далее… Постепенно вопросы становились все значительнее, и вскоре она и сама не заметила, как начала делиться с ним своими переживаниями (в виде саркастичных высказываний и желчных замечаний, естественно). Но за сарказмом и желчью, как известно, боль и горечь не утаишь — может, разве что поначалу…
На деле Мегана Кэндл обладала ранимой душой и при этом была совершенно одинока и несчастна.
С того момента, как мистер Эндрю понял, кто скрывается под маской злой и жестокой стервы, он всегда выслушивал мадам с пониманием. Когда она жаловалась: «Не успела я свыкнуться с ролью тени Корделии, как еще одна выскочка пытается меня обскакать», он сочувственно вздыхал и замечал: «Что поделать, мадам… Но не отчаивайтесь. Вы им еще покажете. Жизнь расставит все по своим местам». На что она неизменно отвечала презрительным смехом, но мистер Эндрю не обижался.
За все эти годы он искренне привязался к мадам и ни за что не взял бы к себе в салон другого пассажира. Каждое утро он с нетерпением ждал Мегану Кэндл у ворот Крик-Холла, каждый вечер с сожалением оставлял ее там же. И неизменно скрипел зубами, замечая, как отодвигается штора одного из окон старого особняка, когда Мегана Кэндл садилась в машину.
Просто не передать словами, какое отвращение мистер Эндрю испытывал к супругу мадам. Вскоре после своего знакомства с ней он понял: это муж сделал из Меганы ту, кем она сейчас являлась. Джозеф Кэндл был трусливым и подлым человечишкой, который ежедневно мстил мадам за то, что она, видите ли, «испортила ему жизнь»! Болван и мерзавец! Как можно не радоваться, что тебе досталась такая великолепная женщина? Выслушивая жалобы мадам о супруге, мистер Эндрю от негодования так крепко сжимал руль, что и сам руль, и кожаные перчатки на его руках громко скрипели.
Джозеф всегда ненавидел мадам и женился на ней только из-за какого-то договора между их семьями. Поначалу она пыталась быть хорошей, любящей женой, но ему это не было нужно. Он считал ее каким-то монстром и не замечал, что она не оправдывает его ожиданий и не торопится съедать супруга на завтрак. Джозеф постоянно совершал бесчестные поступки в отношении мадам, а та его всегда прощала. И вот однажды она просто устала от его выходок и дала ему то, чего он так хотел, — настоящего врага в собственном лице. Джозеф вроде бы унялся, стоило ему «удостовериться» в верности своих надуманных выводов. С тех пор он меньше скандалил, подлости совершал лишь от скуки, да и то максимум пару раз за день, и всем своим видом выражал смирение с собственной «печальной» участью.
Мистер Эндрю мечтал как-нибудь вздуть этого Джозефа как следует, отделать его по наглой самодовольной роже за все унижения, которые испытала по его вине мадам. С подобным ничтожеством даже не пришлось бы драться всерьез — таксист в молодости недурно боксировал и с легкостью даже сейчас отправил бы мерзавца в нокаут.
Но пока что мистеру Эндрю оставалось лишь возить Мегану Кэндл в своей машине, открывать перед ней дверцы, грузить покупки в багажный кофр, ходить за газетами для мадам и быть ей другом. Хотя последнего она, разумеется, никогда не признает…
Сегодняшний день для мистера Эндрю начался с погрузки трех десятков фонарей в машину: предстояло отвезти их по указанному мадам адресу, после чего развесить на ветвях деревьев вдоль улицы. «Какая странная прихоть», — решил бы кто-то, но на этот раз дело было отнюдь не в прихотях Меганы Кэндл. Иной мог бы углядеть в этом странное и нелепое чудачество, но только тот, кто никогда не бывал в Уэлихолне и ничего не слышал про День, когда зажгли фонари.