Судя по всему, грязи на штанах почтальона больше не осталось, поскольку он оторвал от газеты изрядный кусок страницы и начал полировать ею башмаки.
— Это моя вечерняя газета? — едва слышно спросил мистер Бэрри.
— А ты угадай, Бэрри!
— Как вы смеете? — только и выдавил Уолтер, отчаянно надеясь, что это не будет воспринято как оскорбление или вызов и что его сейчас не начнут бить.
— Не хочешь заполучить свою газету?
— Хочу. Если можно…
— А ты дотянись! — расхохотался Томкинс и начал размахивать газетой высоко над головой мистера Бэрри.
Наблюдая за тем, как низенький хозяин дома пытается дотянуться, поднимаясь на носочки и подпрыгивая, почтальон рассмеялся.
— Ну и собачонка. Вы поглядите только! — издевался Томкинс. — И как такая почтенная женщина может иметь в родственниках такого олуха, спрашиваю я себя. Мадам Дикки, представляешь, даже угостила меня чаем с имбирным печеньем. О, за чаем она много чего рассказала о своем никчемном зятьке.
— Отдайте газету, — попросил мистер Бэрри, тяжело дыша: он совершенно выдохся.
Уолтера волновало сейчас лишь одно. Он боялся. Боялся, что жена увидит его таким. Жалким и униженным. Только бы она не появилась вдруг в коридоре, только бы не застала его расписывающимся в собственном ничтожестве.
— К слову, а где сейчас твой умственно отсталый сынок? — Томкинс усмехнулся, надул щеки и выпучил глаза, имитируя сына мистера Бэрри. — Не ждет от папочки сказочку на ночь, когда папочка скачет здесь, как собачонка? Наверное, он сейчас пускает слюни где-то там, наверху, и мямлит какую-то тарабарщину, как и все отсталые…
От этих слов Уолтер Бэрри пошатнулся, опустил руки и прекратил свои нелепые попытки выхватить газету из длинных пальцев почтальона-мучителя. У него перехватило дыхание. Томкинс посмел оскорбить его сына! Мистер Бэрри всегда остро переживал, когда кто-то дурно отзывался о его сыне, — в сравнении с этим его собственные неприятности казались ему сущим пустяком.
Доджи вовсе не был отсталым — у него были трудности с общением, и только! Он не мог ни с кем подружиться, потому что не мог за себя постоять! Прямо как его отец! И он не слишком резво соображал в критических ситуациях, а детство — это все знают — одна затянувшаяся критическая ситуация. А еще он был плотным мальчиком, что тоже нередко вызывало насмешки окружающих. Из-за скомканной речи или ответов невпопад, страха перед неловкостью и оттого еще большей неловкости, из-за роста и фигуры другие дети обзывали его громилой и не хотели с ним водиться. Притом что он был очень начитанным и интересовался буквально всем вокруг! Ему просто не давали шанса… Он не был умственно отсталым. Нет, не был!
Мистер Бэрри похолодел от гнева и ненависти. Ему стало дурно, и он почувствовал, что вот-вот рухнет в обморок на пороге собственного дома, прямо на глазах у этого негодяя. Сердце заколотилось как безумное, перед глазами все потемнело. В ушах застучала кровь… Голова закружилась, и, чтобы не упасть, мистер Бэрри схватился рукой за дверной косяк.
Момент, после которого наступает будто бы некий надлом, так называемая точка кипения, бывает только у спокойных людей, тех, кто обычно старается избегать неудобных ситуаций или ссор, у людей, которые стараются сгладить все острые углы и не позволяют себе дать волю истинным чувствам. Бешеные холерики кипят почти всегда, но в случае обычно хладнокровного, рассудительного человека, когда вы усиливаете огонь и плотно закрываете кастрюльку крышкой — ждите громкого взрыва.
Оскорбление сына и стало для мистера Бэрри той самой точкой кипения…
С ужасом осознав, что у него все-таки начался нервный срыв, мистер Уолтер Бэрри закричал и сорвал с себя очки. Отшвырнув их в сторону и не обратив внимания на звук разбившегося стекла, он шагнул вперед.
— И что ты сделаешь, Бэрри? — осклабился Томкинс.
Мистер Бэрри не отвечал. Он продолжал кричать, как сумасшедший, но в следующее мгновение его крик перерос в рев разъяренного зверя. Уже не понимая, что он делает, не осознавая, что происходит, и не помня себя от ярости, Уолтер разорвал на груди жилетку вместе с рубашкой.
— Не-е-ет! — раздался откуда-то из глубины дома отчаянный женский крик. — Нет, Уолтер! Нет!
Почтальон Томкинс отшатнулся. То, что произошло дальше, по-настоящему его ужаснуло.
Все тело Уолтера Бэрри напряглось так, словно каждую его мышцу свело дикой судорогой, глаза налились кровью, будто в них одновременно лопнули все сосуды, а гримаса исказила его лицо до полной неузнаваемости.
Поначалу почтальон решил, что у Бэрри вырос горб. Спина начала сама собой подниматься, а плечи — раскрываться, как будто всего за секунду до этого они были сшиты между собой крепкой нитью.
Уолтер Бэрри изменился. Только что это был маленький ничтожный человечек, но с каждым мгновением его фигура стала раздаваться во все стороны, как кипящий вар, спешащий вырваться из котла. Вот он уже одного роста с онемевшим от потрясения почтальоном. Вот он выше на две головы. Вот уже не помещается в дверном проеме…
Тихого стеснительного клерка в отпуске, мистера Уолтера Бэрри, больше не было. Его место заняло огромное чудовище, с чьих будто бы вырезанных из камня мышц спадали обрывки крошечного костюма. Лицо хозяина дома также изменилось. Оно превратилось в искаженную морду с крошечными алыми глазками, оскаленной пастью, полной длинных желтых клыков, и гримасой ярости.
— Нет! Не надо, Уолтер!
В дальнем конце темного коридора показалась женщина — на ее лице застыли ужас и отчаяние. Она пыталась остановить мужа или, вернее, то, что им когда-то было.
Но он ее не слышал.
С диким ревом, от которого задрожали стекла в окнах и закачались лампы, огромный тролль вышел за двери, шагнул к почтальону и схватил того когтистой лапой за плечо. Хватка оказалась такой сильной, что и одежда, и плоть человека тут же порвались под длинными кривыми когтями; сами когти сжались где-то внутри плеча, ломая кости с жутким хрустом. Потекла кровь, обагряя синюю форму, крыльцо дома и землю вокруг.
Томкинс закричал от боли, но долго кричать ему не дали. Тролль широко раскрыл пасть и сомкнул ее вокруг шеи почтальона, отчего голова последнего полностью в ней исчезла. Крик прервался, и тролль сжал клыки. Раздался хруст переламываемого хребта, и отпущенное безголовое тело, разбрызгивая вокруг себя кровь, рухнуло на мощенную камнем дорожку.
Тролль начал жевать. Огромный кадык дернулся под бурой шкурой широкой глотки, когда он проглатывал фарш из головы почтальона.
— Что ты наделал, Уолтер?! — воскликнула миссис Бэрри, выбежав на улицу. — Зачем?! Господи, что же теперь будет?!
Тролль, уже успев остыть, удовлетворенно взирал с высоты своего роста на обезглавленное тело почтальона Томкинса.
— Эй, ты! Уолтер! — миссис Бэрри схватила чудовище за его здоровенную когтистую лапу. Тролль недоуменно повернул голову к женщине с таким видом, как будто увидел ее впервые. — А ну, быстро взял его и пошел в дом!
