— Я возведу новые стены для тебя, малыш. Выше, толще, крепче, и пущу по ним ток. Ни одна тварь не пролезет к нам.
Обещаю, клянусь, укачиваю её, как ребёнка, и постепенно она сдаётся. Тело расслабляется, обмякает, а дыхание становится ровным, лишь изредка прерываясь тихими всхлипами и вздрагиваниями. Меня настолько выбило случившееся, что впервые за много лет не мучает стояк. Лежу, боюсь пошевелиться и потревожить Нику, еле дышу, оберегая неспокойный сон.
Последующие дни территорию и стены исследуют специалисты, практически перебирая все по кирпичику. В отдалённом сарае для садового инвентаря найден ещё один схрон с взрывчаткой и детонаторами, в любимой Никиной беседке закладка, срабатывающая от давления на доску у скамьи. Создаётся ощущение, что Степан собирался устроить войну, минируя все доступные места.
Малышка постепенно успокаивается, перестаёт дёргается от громких хлопков и всё меньше зависает в себе. Последствия кошмара отступают, заменяясь новыми впечатлениями. Глеб выучил буквы и читает простые слова по слогам, Кира осмысленно реагирует на меня, растягивая беззубый ротик в широкой улыбке, у Хавчика подросли шишки на голове, которые к весне превратятся в рожки, Полина ждёт ребёнка и надеется родить Максу мальчика.
Такие маленькие радости отвлекают Нику от тяжёлых мыслей, затягивают в круговорот забот. Её смех снова разливается по дому, а вечерами заинтересованный взгляд задерживается на мне. Я так и не решился её соблазнить, стараясь не выглядеть бесчувственным, но сегодня осмелился выйти из душа голышом, сбросив у порога полотенце.
Малышка ползёт глазами за каплями воды, стекающими по груди, соединяющимися в ручейки и теряющимися в паху, где во всей красе возвышается член, налитый до блеска кровью. Она жадно облизывает губы, сжимает бёдра и стискивает простыню в кулачках. Вижу её желание, и член наливается сильнее, грозясь лопнуть от гордости.
— Твоя киска заждалась меня? — произношу хрипло, надвигаясь на неё. — Она соскучилась по жёсткому траху? Раздвинь ножки, покажи мне её.
Глава 14
Вероника
Я уже привыкла к его неприкрытым пошлостям, но к такому взгляду не привыкну никогда. Мир пожирает меня, впиваясь чернотой между разведённых ног. Его голод сродни звериному инстинкту, унюхавшему свежий кусок мяса, и в то же время трепещущее пламя в глазах разгорается, словно перед ним самая ценная вещь во вселенной.
— Давай смелее, малыш, откройся полностью, — переходит на рычащие звуки, с шумом раздувая ноздри и принюхиваясь к сочащемуся запаху похоти. — Хочу видеть, как ты течёшь.
Я теку, со страшной силой, физически чувствуя тёплые капли, ползущие по промежности. Раздвигаю ноги сильнее, до боли в суставах и откидываюсь назад, опираясь на локти и демонстрируя весь спектр желания ощутить его в себе.
Вижу, Миру нравится, до такой степени, что он с трудом контролирует себя. Уголок глаза нервно подёргивается, губы изогнулись в кривом оскале, рельеф мышц обострился, а узловатые вены раздулись, испещрив тело замысловатой вязью, разве что слюни не капают. Хищник готов к прыжку, унюхав жертву, а маленькая жертва распласталась на кровати и манит своей беспомощностью.
— Самому страшно от того, что я с тобой сделаю, — падает на колени и проводит шершавыми ладонями по ногам, сдавливая и оставляя яркие следы от еле сдерживаемой силы.
И мне страшно. Страшно до мурашек, до тёмных точек в глазах. Четыре месяца зверь сидел на цепи, скуля и царапаясь от близости самки, и невозможности впиться в неё зубами. Страх возбуждает, сворачивается в животе тугим узлом и заставляет податься вперёд бёдрами, предлагая себя сожрать.
Что-то лопается внутри, когда муж касается плоти губами, и из груди вырывается низкий стон, продолжающий дрожать в ряби сгустившегося воздуха. Мир не лижет, он в прямом смысле жрёт, кусая, всасывая, зарываясь лицом. Разряды тока прошивают до мозга, разгоняют кровь, разбивают вдребезги нежность. Остаётся голод, похоть и страсть.
Любимый часто балует, мня такими ласками, но сегодня всё обострено от ожидания, всё сокращается и пульсирует в такт взбесившемуся сердцу, каждая клеточка отзывается на жадные касания. Пальцы резко проникают внутрь, бьют по чувствительным нервам и меня скручивает от подступающего оргазма.
— Не так быстро, малыш, — шепчет Мир, отстраняясь и оставляя с прохладной пустотой. — Сегодня ты кончаешь только на моём члене.
Я издаю жалобный скулёж, впиваюсь руками в простыни и умоляюще смотрю на мучителя, плавясь под довольным взглядом. Он и сам уже на пределе, с силой сдавливает ствол, проходит ладонью по всей длине, размазывая мутную каплю.
— На колени, — жёстко бросает. — Покажи нам свою попку.
— Извращенец, — выдавливаю, но выполняю его приказ. — Мучаешь себя и меня.
— Не мучаю, — хрипло смеётся. — Это называется прелюдией, если ты забыла.
— Сейчас бы я свернула так называемую прелюдию, — прогибаюсь в спине, задирая пятую точку.
— Не терпится впустить в себя голодного зверя? — шипит Мир, оставляя влажные дорожки на спине.
Всё, он добрался до белёсых шрамов и не сдвинется с места, пока не обойдёт с нежностью каждую полоску, каждую отметину. С прошедшими годами они стали бледнее, тоньше, привычнее, полностью слившись со мной, став одним целым. Если раньше Мира перекашивало от боли, глядя на них, распирало от желания стереть и отшлифовать напоминание о том дне, то теперь он с трепещущей мягкостью поклоняется им, как вечному напоминанию, что я пережила.
Дамир порхает по спине, опаляя горячим дыханием, и дразнит пальцами, выводя жгучую воронку по складочкам, касаясь пульсирующего входа, но не проникая и не давая вобрать в себя. Меня трясёт от неудовлетворения, от возбуждения, от нетерпения и маячившей у грани разрядки. Нужно немного, совсем чуть-чуть, всего пару касаний к клитору, чтобы произошёл страждущий взрыв, но Мир издевательски обходит заветную точку, продолжая испытывать моё терпение.
— Если ты меня не возьмёшь, я… я… Даааа!
Он врывается на всю длину, прошивая насквозь и взрывая реальность. Виктории, Элеоноры, Мараты, Степаны? Этой грязи нет в нашем мире, где мужчина и женщина сливаются в одно целое. Разве может моего мужа что-либо интересовать на стороне, когда он так берёт свою жену? Когда вспарывает душу, разрывает шаблоны приличия, выкорчёвывает с корнем зачатки недоверия и непонимания?
— У врачихи золотые руки, — слышу рык сквозь гул в ушах и напрягаюсь. Не совсем удачный момент выбрал Мир для воспоминаний о сторонней бабе. — Такая узкая, как будто не рожала. Сжимаешь, словно сломать пытаешься.
Мощные толчки, сопровождающиеся шлепками голых тел, бредом о размерах вагины, матом и животными звуками, щедро вылетающими из грязного рта, таранят, сотрясают и подбрасывают всё выше к облакам. С всхлипом цепляюсь за набегающую волну, отпускаю себя и разлетаюсь на миллионы мелких частиц, паря в пульсирующем удовольствие. Спустя пару мгновений Мир срывается следом за мной, изливается с протяжным стоном, вгрызаясь зубами в холку.
