Мир топчется на месте, мнётся и никак не может решиться взять дочь на руки. Он нервно вытирает ладони о бёдра, сжимает кулаки, стряхивает кистями, а затем прячет их за спину. Мой муж, решительный, властный, жёсткий, не боящийся ничего, стоит и трусит дотронуться до ребёнка.
— Ника. Я очень боюсь сломать Киру. Тяну к ней руку и с ужасом обнаруживая, что моя ладонь больше её головы. У неё косточки тоньше моих пальцев, ещё есть какой-то родничок, который не защищён костной тканью. А вдруг я случайно его проткну? Вдруг не рассчитаю силу и сделаю дочь инвалидом?
— Глупенький, — умиляюсь на его признание, хлюпаю носом и вытираю слёзы. — Ты никогда не сделаешь своей принцессе больно, просто не сможешь. Ты станешь самым нежным и заботливым папой, будешь носить её на руках, купать и менять памперсы. У тебя всё получится, ведь ты Захратов, самый лучший мужчина.
Глава 2
Дамир
Меня распирает от противоречивых чувств.
Гордость — это же я! я сделал такую красивую крошку, вызывающую щенячью преданность с первого взгляда. Я! я, со всем своим уродливым нутром породил самое светлое и чистое, что только может быть в этой грязной жизни.
Мужское удовлетворение (просьба не путать с сексуальным) — моя женщина сдалась под давлением, простила всю херню что я натворил и подарила мне дочь. Подарила мне самое важное, что может быть у мужчины, самое дорогое, самое ценное. Сын — это исполнение амбиций, дочь — намного больше, намного сложнее.
Нежность — раньше она принадлежала только Нике, а сейчас разрастается со страшной скоростью, обволакивая жену и Киру, скользя вокруг них, сплетаясь в баюкающий кокон. Кожа зудит от потребности окутать собой своих девочек, без устали гладить, делиться теплом, урчать, демонстрируя преданность и мягкость.
Страх — он очень силён, выворачивает суставы от ощущения беспомощности. Боюсь, что у любимой начнутся осложнения. Сколько всего я прочёл в мировой паутине, сколько просмотрел разных роликов, где в подробностях рассказывают как хорошее, так и не очень. Боюсь повредить что-нибудь малышке, сжать слишком сильно, не удержать в кривых руках. Боюсь, что не справлюсь, не стану хорошим отцом, не смогу оградить от болезненных уроков жизни.
Ревность — самая настоящая, самая многогранная, самая гнусная. Не могу определиться кого к кому ревную. Нику к дочери, боясь, что она перестанет уделять мне время, растворится в малышке и отдалиться от меня, или Киру к жене, переживая, что малышка будет любить меня меньше, не станет нуждаться в моей помощи, предпочтёт маму отцу. Гадко. Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Они, как два центра моей вселенной, и полярность их ещё неизвестна.
С Глебом всё было проще. Из-за моего внутреннего говна я пропустил его появление на свет, просрал первые нежные годы ребёнка, не делил грудь жены с мелким обжорой, не испытывал ревность от недостатка внимания. В то время мной двигала ненависть и злость. В то время я не знал, что у меня есть сын. В то время всё моё существование было одним вязким дерьмом.
Глеба я узнал маленьким мужичком, тащащем тяжёлое ружьё для защиты матери. На тот момент он был уже одним целым с Никой и щедро впустил меня в это целое, позволил замкнуть круг и врастись в него. Из-за потерянного времени именно я вынуждал Нику ревновать, отдавая всё время общению с Глебом, перетягивая его внимание на себя. Прости, родная, но я все эти месяцы с жадностью жрал часы и дни, подаренные мне сыном, эгоистично захлёбываясь от его детской любви. Всё было легко и понятно — Ника, Глеб и я.
Теперь у нас появилась Кира, скрутившая мои чувства в огромный ком. Это сколько же нервов. Вдруг на неё посмотрит какой-нибудь ушлёпок, не стоящий её мизинца? Вдруг чей-нибудь зажравшийся сынок посмеет подкатить к ней яйца? Вдруг она влюбится в какого-нибудь отморозка, промышляющего грабежами и наркотой? Столько вдруг на одну мою маленькую девочку.
— Мир. Мне нужна твоя помощь, — вырывает из тягостных раздумий жена. Она стоит в больничной рубахе, заляпанной кровавыми пятнами, держится за спинку кровати и пытается не согнуться пополам. — Проводи меня в душ. Голова кружится.
— Может не надо, малыш. Отдохни, душ подождёт, — подскакиваю к ней и переношу её вес на себя. Вот мудак. Жена родила два часа назад, ей требуется поддержка и забота, а я зарываюсь в своей несостоятельности.
— Не могу, Мир, — трясёт отрицательно головой. — Я вся потная и грязная. Киру скоро кормить, а от меня несёт чёрте чем.
— Глупости не говори, — не сдерживаюсь от улыбки и утыкаюсь лицом в волосы. — Ты пахнешь божественно. Ничего вкуснее не нюхал.
— Дурачок, — отвечает мне улыбкой. — Всё же я хочу помыться.
— Хорошо, — подхватываю её на руки. — Только если позволишь сделать мне всё самому.
Она не возражает, согласно кивает и жмётся ко мне. Райское наслаждение держать любимую, дышать ею, быть её центром. Заношу в ванную комнату, настраиваю приятную температуру воды и ставлю Нику под поток тугих струй. Губку не беру, предпочитая скользить по телу ладонями. Осторожно вожу рукой, взбивая пену и тщательно намыливая каждый миллиметр кожи, стирая кровь, смазку, йод и другие остатки послеродового кошмара.
Смываю грязь, посмевшую налипнуть на моё сокровище, укутываю Нику в полотенце и возвращаю в палату, где уже подаёт тоненький голосок кроха. Я раб своих девочек, готовый носить их на руках всю жизнь. Достаю новую ночную сорочку, помогаю жене одеться и торможу, не зная, что делать дальше.
— Кире надо помыть попу, поменять памперс, — ошарашивает меня любимая, вызывая нервный тик. Носить на руках, это пожалуйста, а мытьё попы и замена памперса — уже из области фантастики. Как? Как мне перебороть страх и проделать все те фокусы, которые ждёт от меня Вероника.
— Может позвать кого-нибудь на помощь? — с надеждой смотрю на дверь, а затем перевожу взгляд на жену. — Здесь же есть детские медсёстры, способные помыть попу?
— Мир, милый, всё не так сложно, как ты себе насочинял, — мурлычет Ника, с нежностью смотря на меня. От её карамельного взгляда вырастают крылья, повышается самооценка, расцветает вера в себя. Я смогу! Справлюсь! Всё сделаю в лучшем виде!
Уверенно подхожу к люльке, запускаю ручищи внутрь и смыкаю под крошечным тельцем ничего не подозревающего ребёнка. Пальцы не трясутся, это просто мелкий тремор от волнения. С непробиваемым лицом достаю дочь, вспомнив вовремя про поддержку головки, переношу её на пеленальный столик и шумно выдыхаю. Ощущение, как будто пробежал полосу препятствий, хотя проделал самое лёгкое.
— Смелее, Мир. Снимай штанишки и памперс, — подбадривает Ника, вытягивая шею и следя как коршун.
Стягиваю штанишки, размером меньше моих перчаток, расстёгиваю памперс и задерживаю дыхание. Боже! У неё тоненькие ножки, совсем хрупкие, нежные, а пальчики без лупы не разглядишь. Кира недовольно дёргает ими, а мне кажется, что дотронувшись, вырву их с корнем.
